Совсем расстроился истязатель, когда понял:
– Теперь, со смертью Оссендовского не осталось больше никого, кто бы еще мог рассказать о спрятанных от большевиков, сокровищах.
Чувствуя, как что – то оборвалось в душе, с наступившей тоской понял Штернберг-младший, что своими руками разрушил возможное счастье всей будущей жизни:
– Теперь никто и никогда не наведет на истину в столь неудачно завершившихся поисках клада монгольского диктатора Хутухты.
Оборвалась последняя нить, хоть как-то связывавщая его с прошлым.
…Остывая от горячки допроса, эсэсовец осмотрелся по сторонам.
Дом старика Оссендовского лучше любых слов говорил ему о своем хозяине-авантюристе, искателе приключений.
Всюду, где бы ни пытался найти гестаповец хоть что-то, проливающее свет на тайну сокровищ диктатора, спрятанных поляком, он наталкивался лишь на предметы его пристрастей – сувениры и безделушки.
Их сумел вывезти сюда, за долгие годы своих скитаний, знаменитый путешественник. Побывавший, практически, во всех странах Азии.
Расписная керамика, плетеные циновки – попадались на каждом шагу в доме Оссендовского…
– И ничего, чтобы указывало место, где хранил пан Фердинанд самое для Курта сокровенное, – бесновался незваный гость.
Правда, была надежда поискать и на книжных полках – от пола до потолка заставленных томами.
Причем, книги были как в роскошных кожаных, так я в дешевых коленкоровых переплетах, говоря о том, что нужны были для работы, а не просто в качестве коллера к мебелеровке или ненавязчивого указателя посторонним о начитанности хозяина.
Но после получаса изучения стеллажей, надышавшись пылью, покрывавшей книги и окончательно убедившись в тщетности этого занятия, Штернберг решил отправляться восвояси ни с чем.
И сделал бы это быстрее, но пугала встреча с советником Ласнером:
– Такие как он ошибок не прощают!
Торопиться же заставил низкий утробный гул, от которого жалобно зазвенели остатки стекла в оконных рамах, на две трети зашитых фанерой.
– Налет! – смекнул Штернберг, выскакивая из мрачного пристанища мертвеца на свежий воздух.
Тугая волна близкого разрыва бомбы встретила его на крыльце, и больно швырнула об стену.
Когда Курт пришел в себя, всюду стелился дым от занявшихся огнем строений. Едко пахло сгоревшей взрывчаткой. Но, на счастье, гул моторов стих.
Опорожнив свои утробы, бомбардировщики, видимо, ушли на свои аэродромы за новой партией фугасок.
Удар взрывной волны оказался более сильным, чем подумалось вначале Штернбергу. Мутило, кружилась голова.
С трудом поднявшись и покачиваясь на негнувшихся от контузии ногах, он обогнул особняк, ступая по следу, оставленному недавно им же на еще утром пушистом, а теперь припорошенным сажей и землей, снегу.
Только выпавшие испытания были цветочками, тогда как ягодки ждали его впереди.
То, что увидел эсэсовец, выйдя из-за угла дома, ему хотелось принять за наваждение.
Он даже зажмурился, не веря в представшую его взору картину.
Но, раскрыв, еще слезящиеся от контузии, глаза Штернберг убедился в реальности еще одного – нового несчастья, свалившемся на его голову.
Эта сторона улицы пострадала от бомбежки- больше всего.
Черные, в комьях вывороченной земли, оспы воронок покрывали, все обозримое взглядом пространство, не затянутое дымом пожарищ.
И больше всего коптил, опрокинутый вверх колесами, его вездеход, полученный на аэродроме по прилету в Варшаву.
