– Что это?
– Документы из архива, захваченного еще в начале войны в одном из управлений НКВД, – ответил Курт. – Сам удивляюсь, как эту папку Ласнер сумел для личных целей изъять.
И уже оба они удивились не меньше:
– А потом как еще и вдове она досталась?
Не дослушав деда, сгорая от любопытства. Роман принялся за чтение.
Хорошо хотъ в семье Штернбергов еще в детстве его заставили изучать и русский язык, язык предков.
– Что ж, мальчик, здесь ты точно преуспел, – непризвольно подумал барон, вслушиваясь в правильный литературный русский выговор внука, довольно бегло начавшего знакомиться с документоами из папки, испещренной внушительными наименованием и рукописными визами.
«Дело о гибели инструктора государственной охраны МНР, сотрудника ОГПУ гражданина Щетинкина Петра Ефимовича».
– Это еще кто такой? И причем тут наш Оссендовский? – оторвался от чтения на обложке Роман.
Только его строгий предок оставался совершенно невозмутимым.
– Там узнаешь.
И действивительно, к утру, когда был перевернут последний листок из обширного розыскного дела, перед ними из протоколов допросов, донесений, других документов, как на ладони предстала судьба Петра Щетинкина.
«Железного батыра», как еще звали его в Монголии, в тот год, когда именно он оборвал карьеру диктатора Хутухты, барона смерти – Унгерна.
Дважды за свою историю пустовала Новониколаевская тюрьма.
Да и то – ненадолго.
Что белые, что красные, заняв столичный град Сибири, первым делом выпускали из камер задержанных.
Силен стало быть, все еще принцип:
– Враг моего врага – мой друг.
Однако, одних арестантов, обретших волю, вскоре сменяли другие, взятые оттуда же – с городских кварталов.
Кого только не повидали серые кирпичные стены тюрьмы за смутные годы гражданской войны?
И все же появление этого заключенного вызвало у контролеров Домзака некоторое волнение:
– Как же – слух о том самой бароне, истории о чьей лютости в Забайкалье передавались из уст в уста, дошли и до здешних мест.
– Вот он, собака – в синем своем халате. Вырядился, подлюга, – бывало на караульной вышке плевался от злости какой из охранников, когда тюремный двор заполнялся вышедшим на прогулку.
Клацал затвор винтовки, а то и бритая шишкастая голова с хрящеватыми ушами и жидкими усами под вислым носом оказывалась в аккурат на прицельной планке.
Но было кое – что выше ненависти. Выше даже служебного долга охранника. Что не давало им вылиться в самосуд.
Этим чувством оказывался все же страх перед авторитетом крупных военначальников, кто изо дня в день наведывался к пленнику.
Уже все знали:
– Готовился показательный процесс.
И многие из командования военного округа считали своим долгом принять участие в допросах барона Унгерна.
Всякий раз настороженно входил в комнату допросов пленник.
Зыркал на сидящих за столом взглядом глубоко посаженных глаз и, сделав несколько шагов до привинченного к полу табурета, тут же затравленно закутывался в широкие полы своего монгольского халата с, торчащими на плечах, нитками от споротых генеральских погон.
Худоба, еще более проявившаяся после ареста, ясно говорила о том, что двухмесячная отсидка не пошла ему на пользу.
И лишь ответы – дерзкие, насмешливые, зачастую ставившие в тупик неопытных следователей, выдавали, все это время копившуюся в нем, дикую энергию, необузданный неуравновешенный нрав и высокомерие господина перед плебеями.
