– Послушай, Аржанов, ты числишься лучшим учеником, а в политграмоте ты – нуль, – сказал Фитиль, начав свою проработку. – А все это происходит из-за твоего нетрудового происхождения. Дед твой арестован как враг народа, отец – кулак, мать – шаманка, я все о тебе знаю. Видишь, в каком болоте ты оказался – выход один: ты должен осудить своих предков и отречься от них. Если ты, конечно, настоящий пионер, как Павлик Морозов – вот пример для подражания.
– Это неправда! – воскликнул в запальчивости Ялат. – Мой дед и родители – уважаемые на Горном Алтае люди, и я горжусь ими. Вы хотите сделать из меня иуду-предателя? Не дождетесь!
– Ах вот как ты заговорил, чучмек, кулацкое отродье! – завопил Фитиль, приходя в ярость, и взмахнул правой рукой, словно рубил шашкой. – Да я тебя, буржуй недорезанный, вычищу из пионеров.
Эта угроза через несколько дней осуществилась. На пионерском собрании, проходившем под председательством Фитиля, был поставлен вопрос об исключении Ялата Аржанова из рядов пионерской организации за недостойное поведение и кулацкое воспитание. Несмотря на всю абсурдность обвинений, собрание проголосовало за исключение Ялата. Только немногие и среди них его подружка Галя проголосовали «против». Ялат был потрясен случившимся. Галя, как могла, пыталась его утешить.
– Ты прости их, Ялат, они запуганы Фитилем, да и родителями тоже. Все боятся – сам знаешь, какое время трудное мы переживаем, когда кругом враги советской власти.
– Нет, они мне теперь не товарищи. Раз предали один раз, предадут и второй. А мой дед Аржан говорил мне не раз: «Человек всегда должен оставаться самим собой, чтобы мысли не расходились с его поступками». Это не пионеры, а стая трусливых шакалов. Тьфу на них!
И Ялат покинул школу угнетенный и растерянный. Несколько дней он не ходил в школу, никому ничего не рассказывал, замкнулся в себе и находил отдушину только в хождении в лес. Наконец он не выдержал и пошел в школу – он решил испить свою горькую чашу до дна.
В стенах его родной школы царила гнетущая обстановка. Его товарищи избегали с ним общаться и, потупив взор, уходили в сторону, точно он был прокаженным. Ялата сразу же вызвали к директору школы. Он был местным казахом, уже немолодой учитель, собравший в свою школу ребят многих алтайских национальностей.
Директор старался сплотить воедино многонациональный школьный коллектив, построить новые советские отношения, избежать всяких распрей между ребятами и учителями. Это ему удавалось делать, но в последнее время он почувствовал, что его директорское кресло (а вернее, старый канцелярский стул) зашаталось под ним. Директор осознал, что его в любой момент могут заменить каким-нибудь приезжим русским с партийным билетом, как это произошло с Фитилем. Этот смутьян, которого недолюбливали и боялись все, прямо заявил ему, что он должен исключить Ялата из школы, иначе будут неприятности. И директор должен был, скрепя сердце, принять жестокое решение.
Войдя в кабинет директора, Ялат остановился в нерешительности, глядя на нахмуренное, с опущенными веками лицо старого учителя.
– Садись, Аржанов, – сказал глухим голосом директор. – Ты один из способных и успевающих учеников, и это правда. Но твое поведение в последние время несовместимо с уставом пионерской организации, грубость по отношению к классному руководителю и систематические прогулы вынуждают меня исключить тебя из нашей школы. Придет время, и ты все поймешь.
