И Бронтой, подведя пса к его конуре, пристегнул к ошейнику длинную металлическую цепь. Он присел на крыльце, обводя рассеянным взглядом двор, пустой и тихий. Неожиданно раздался лай. Буян, гремя цепью, устремился к воротам. Массивная дверь со скрипом отворилась, и во двор шагнула грузная фигура соседа Радима.
– О-о! Дядя Радим! – радостно воскликнул Бронтой, поднимаясь со ступенек и идя навстречу гостю. – Мое уважение тебе и твоей семье, дядя Радим! – с почтением приветствовал его Бронтой на родном языке.
– Мое уважение тебе и твоему дому, – ответил Радим, пожимая руку Бронтоя. И чуть помедлив, спросил:
– Зачем ты пожаловал, Бронтой?
– Я пришел проведать свой дом. Узнать от тебя о судьбе моего отца и его товарищей, – удивился Бронтой, настороженно всматриваясь в Радима.
– О них ничего не известно – в сельсовете молчат, – неожиданно заговорил по-русски Радим. – А вот ты, Бронтой, пришел, как говорится, не ко времени!
– А что такое случилось? – встрепенулся Бронтой.
– Еще не случилось пока. А завтра должны нагрянуть «красноперые» – я узнал сегодня в сельсовете, ничего хорошего не жди. Явятся красные бесы за новыми жертвами, и чем больше их будет, тем для них лучше – они жиреют на народной крови. Тьфу на них! – сплюнул в сердцах Радим. – Так что послушай меня, старика, Бронтой: отдохни с дороги в родном доме, а поутру уходи обратно к найманам. Там тебя не достанут. За свой дом не беспокойся – никто из наших не нарушит его покой. Ну, желаю тебе удачи и поклон семье!
И Радим, крепко пожав руку Бронтоя, покинул его дом. После его ухода Бронтой еще долго сидел на крыльце, обдумывая, как ему поступить. Верный пес Буян ласкался возле его ног, глядел на хозяина влажными черными глазами, словно спрашивал: «Что будешь делать?» Наконец Бронтой встал, расправил плечи, словно сбрасывая с них тяжелую ношу, и начал действовать.
Он спустился к реке, где стояла родовая рубленая баня, наколол дров и стопил баньку на славу, как в прежние времена. У найманов ничего подобного не было – кочевники не пользовались горячей водой, а мылись в реке. И вот теперь Бронтой с наслаждением отдался привычной процедуре – подолгу парился, неистово орудуя можжевеловым веником, выбегал из обжигающей все тело парной наружу, окунался в холодной реке и снова возвращался в парную. Уходить не хотелось – словно он испытывал это несравненное блаженство впервые. Разомлевший после бани Бронтой, накормив Буяна и закрыв на засов дверь, прошел в спальню и завалился спать.
Он проснулся ранним утром и, встав, заглянул по привычке в окно, выходившее на вершину горы Тугай. Она была закрыта вся сизой пеленой тумана, который спускался вниз, цепляясь за верхушки сосен и горные поляны. И вдруг, на его глазах, гора словно ожила, она стала очищаться от сумеречной пелены, и сквозь нее хлынули потоки солнечного света и выглянули лоскутки голубого неба. Гора очищалась от серой хляби, и все в ней постепенно приобретало привычные очертания.
«А небо все равно останется голубым и чистым», – подумал Бронтой, глядя на меняющуюся картину природы. Он редко созерцал природу – ему всегда не хватало времени. А в это воскресное утро в родном доме у него было особое состояние души. Он оделся во все чистое, праздничное, и надел на шею каменный амулет на серебряной цепочке, – тот самый, который ему отдал Аржан при расставании. Он вышел во двор, накормил Буяна, а затем, выйдя из ворот, подозвал к себе соседских ребят, игравших возле дома.
