Почти совершенно не понимая, что он делает, Гель кое-как окончил эту сцену и другую, следующую за ней, очень длинную и неинтересную. Он вышел, как в тумане, в актерскую и сел на стул в глубоком раздумье. «Разве жизнь утратила для тебя всякую прелесть?» – послышался вдруг голос Шекспира, верно угадавшего настроение своего протеже. Он говорил это полунасмешливо-полусострадательно. При этих словах Гель почувствовал раскаяние при мысли о том, как он обманул доверие своего патрона и почти провалил его пьесу. И поэтому ответил ему невпопад:
– Простите меня, я постараюсь исправиться в последнем акте.
И он встал с места с твердым намерением действительно взять себя в руки. Ведь, может быть, та девушка и ее спутники только перешли в другую ложу или же ушли на время и снова затем вернутся в театр. К тому же с его стороны было очень глупо пренебрегать единственным средством когда-либо сравняться с ней в смысле богатства, и надо было принять во внимание и злорадство, светившееся в лице Джильберта Грове.
Теперь ему предстояла сцена встречи с Гамлетом на кладбище. Стараясь уверить себя, что очаровавшая его девушка смотрит из какого-то неизвестного ему места, он играл с таким жаром, что когда вышел за кулисы после этой сцены, сам Борбедж приветствовал его восклицанием:
– Прекрасно сыграно, сэр!
– Недурно сыграно, – подтвердил и Полоний, а Офелия, скинувшая свое женское платье и оставшаяся в мужской куртке, воскликнула с торжеством:
– Посмотрите, какое кислое выражение лица у Джильберта!
Но Мерриот был настолько благороден, что не стал радоваться унижению своего врага, а обрадовался тому, что Шекспир самолично поблагодарил его за игру. Он отошел немного в сторону и стал упражняться со своей рапирой, приготовляясь к сцене поединка.
Отчасти благодаря именно его умению обращаться с рапирой, Шекспир и поручил ему играть роль Лаэрта; будучи сам дворянин от рождения, Гель прекрасно владел этим благородным оружием, заменившим везде мечи и щиты. Будучи еще в Оксфорде, при жизни своих родителей, когда процесс, затеянный Беркширской отраслью его фамилии, еще не лишил его крова и не заставил бежать в Лондон, чтобы найти какие-нибудь средства к существованию, он каждый день упражнялся в фехтовании под руководством всевозможных учителей. В Лондоне он научился в этом отношении всему, что могли ему дать нового французы в изгнании, воевавшие когда-то во Фландрии и в Испании. В искусстве владеть рапирой он не знал себе соперников, и хотя в сцене поединка в «Гамлете» все движения были заранее заучены, все же требовалось немало умения и искусства, чтобы выполнить их безукоризненно. В те времена, когда почти каждый человек умел владеть тем или другим оружием, поединок сам по себе имел для всех огромный интерес.
Публика была настроена очень нервно, напряжение ее дошло до высшей степени, как и должно быть всегда в пятом акте, перед концом пьесы. Все мужчины: солдаты, ученые, приказчики, лорды, принимали живое участие в происходившем на сцене поединке и поощряли сражавшихся восклицаниями и советами. Симпатии зрителей были, конечно, на стороне Гамлета, но для всех было ясно, что Лаэрт несравненно лучше владеет оружием и только по необходимости оставляет победу за ним. Благородная манера, с которой Лаэрт признал себя побежденным, положительно наэлектризовала публику и расположила ее в пользу этого актера. Во время поединка, когда Лаэрт сделал движение, долженствовавшее на самом деле обязательно ранить Гамлета, из публики вдруг раздался громкий голос:
