– Все, кроме Корнелия Икела, – напомнил Юний Вер. – Где это произошло?
– В какой-то крепости в Нижней Германии. Там есть колодец, который называют колодцем Нереиды. Удивительное совпадение. Когорта «Нереида», колодец Нереиды… А крепость-то далеко от моря.
– Нереида… – прошептал Вер.
Так почему же их убили? Молодых аристократов, дерзких и бесшабашных, готовых на подвиги ради Вечного Рима. Вер был среди них в ту ночь несмышленым мальчишкой. Когда Вер напрягал память, мерещилось ему какое-то помещение, то ли погреб, то ли подвал. Свет факелов. И множество людей. Он ощущал их тепло, их боль. Но лиц не помнил.
Или боялся вспомнить лица, глаза и улыбки? Стер из памяти, чтобы не задохнуться от жалости. Доброта – это жалость, – придумал он для себя простую формулу. А жалость по отношению к самому себе – тоже доброта?
– Мама, мамочка, – что же произошло? – шептал Вер. – Почему ты умерла? Почему?
II
Рим засыпал и просыпался под немолчные кошачьи песни. Песни были заунывны и печальны. Душераздирающее «мяу» не давало двуногим обитателям города спать.
Но не коты тревожили сон Юния Вера. Несколько ночей он не смыкал глаз. Лежал и смотрел в потолок. Когда к нему заходил Квинт? Два дня назад? Три? Или только вчера? Или сегодня утром? Вер не помнил – он потерял счет времени. Он многому потерял счет. Не мог даже вспомнить, куда выходит окно спальни. Сквозь деревянную решетку падали косые солнечные лучи. Утро?… Наконец?…
Бок жгло все сильнее. Мнилось – внутри копошится живая тварь, вгрызаясь все глубже. Вер ощупал бок. В который раз! Желвак под кожей еще больше набух и затвердел. Именно к этому месту Юний Вер прижимал свинцовый ларец с кусками черной руды. Теперь-то он знал, что в ларце хранился оксид урана. А может, он знал это уже тогда? Но к чему все знания, если теперь он мог думать только о проклятой опухоли! Подобно капризной красотке, она требовала постоянного внимания. Стоило прилепиться мыслью к чему-то другому, опухоль тут же напоминала о себе. Он обращался к опухоли, как к живому существу. Проклятия… Мольбы… Не помогало!
Час назад… (или два? или три?) он выгреб из морозильника весь лед и обложил опухоль ледышками. Теперь лед таял, капли стекали на несвежие простыни. Есть не хотелось – только пить. И жевать лед. И еще – было нестерпимое желание резануть ножом по горящему огнем боку. Вер то дрожал в ознобе, то обливался потом, он почти умирал, но знал, что это не смерть. Это что-то другое, похожее на смерть. Гораздо страшнее.
Он закрыл глаза, будто собирался уснуть. Несбыточная мечта! Он не в силах уснуть точно так же, как и умереть.
Хорошо бы сейчас отправиться в термы, попотеть в лаконике, потом поплавать в прохладном бассейне и… Но в общественных банях бальнеатор тут же поинтересуется его распухшим багровым боком. Приходилось довольствоваться маленькой ванной, где он сидел, скрючившись, и не мог даже вытянуть ноги. А в воду с потолка хлопьями осыпалась побелка. Эта убогая ванна бесила его больше всего. Может, позвонить Элию и попросить о помощи? Нет, нельзя! Вер и сам не знает, почему. Знает одно: о происходящем никому нельзя рассказывать. Это испытание на одного. Потому что никто, кроме Вера, не выдержит. Даже Элий.
Но и Вер не выдержал.
Шатаясь, как пьяный, добрался до ванной, ополоснул лицо под краном, надел чистое и вызвал таксомотор. Водитель не стал спрашивать, куда везти – вмиг домчал до Эсквилинской больницы к вестибулу ракового корпуса.
