– А хочешь, мы с тобой поедем на этом самом паровозе? – вдруг спросил он.
Она мгновенно умолкла, посмотрела испуганным взглядом. Предложение Сергея произвело шокирующее действие. Казалось, что на какой-то момент девушка лишилась дара речи. Но замешательство длилось совсем недолго. Собравшись с силами, Уля взяла в руки шитьё, опустила голову и серьезно ответила:
– Мне незя, отец путет рукаться.
– Ой ли, отец. Когда ты его видела в последний раз? За что он будет ругаться?
– За то, что пез него поету корот.
– А мы вместе с тобой спросим и поедем с ним.
– Нет. Незя тебе у него проси. Потому что тебе незя на заимке живи. Вот поправишься и поедешь… Отин.
– Почему же у вас с гостями так строго поступают?
– Не знаю… Так кавари отец Дмитрий. Так кавари Агафон.
– Так что же это получается, что ты должна просидеть в тайге безвылазно всю свою жизнь? – он даже приподнялся на локтях от возмущения.
– Почему всю? Нет, в этом году обещал, что поетем…
– Через кого обещал? Ты что, его сама видела?
– Нет. Агафон в горот ходи, он кавари…
– Говорил!.. – негодованию Сергея не было предела. – И в прошлом году говорил, да?
– Та… – тихо подтвердила она, едва сдерживая накатившиеся слёзы.
– Неужели ты не понимаешь, что это просто всё обман? Как ты не видишь, что все вы здесь живёте в полной зависимости, на положении рабов?
– Пашто так каваришь? – возмутилась Уля, вскочила с чурки, замахала руками. – Это неправта! Отец кароший люча! Какие могут быть рапы? Он об нас запотится, всегта помнит, таёт разные потарки, протукты, отежту, ружья, капканы, ножи…
– Ну да, – перебил он девушку, – конечно! А вы ему пушнину добываете, рыбу, мясо. Мать твоя шкуры выделывает, Загбой маралов долбит, панты варит. А ты… Ты ему дочь, и даже не можешь в городе побывать. А впрочем… – тут же смягчился Сергей. – О чём это я говорю? Ты все равно сейчас не поймёшь…
Оба разом умолкли. Он уставился куда-то в потолок, она обиженно надула губки и уткнулась в шкуры.
«Ну вот, три часа знакомы, и уже поссорились», – с тоской подумал он, но решил переждать, чтобы Уля оттаяла.
Прошло немало времени, прежде чем она успокоилась, а руки стали вышивать точный шов. Это послужило толчком для возвращения разговора. Глубоко вздохнув, он улыбнулся, и как можно спокойнее заговорил:
– А ты, ты сама хочешь побывать в городе?
– Та, – выдержав паузу, тихо ответила Уля.
– Ну, тогда считай, что твое желание уже наполовину выполнено.
– Как? Посему? – резко повернувшись в его сторону, засверкала глазами девушка.
– Да потому, что это обещаю тебе я, а не твой отец, – улыбнулся он.
Уля воодушевлённо вздохнула, ответила улыбкой. Стягивая прочный шов, проворные руки замелькали быстрее.
Следы давно минувших дней
Загбой снял с тагана кипящий чайник, поставил его на дрова, с кряхтеньем присел на меховой спальник. Недолго порывшись в потке, вытащил осиновую кубышку с заваркой, отсыпал чёрных гранул на ладонь, довольно хмыкнул, бросил заварку в кипяток. Затем, сняв шапку, накрыл чайник сверху – чтобы лучше заварился душистый чай – и, отвалившись к стволу промёрзшей ели, стал слушать тайгу.
Всегда, когда разводил гилиун (костёр вне жилья, под открытым небом), то утром вставал рано, с первой палевой синевой, когда заполошные дыргивки (дрозды) в первую очередь предвещали утро. А сейчас на смену им уже подали голоса синички. Вон и Чабой высунул свой нос из-под хвоста, смотрит на хозяина, ждёт, когда тот пойдёт собирать оленей. У пихт ветки посинели, светает, а русские всё спят и спят, как барсуки. Пригрелись в своих спальниках рядом с жаркой нодьей. Не пора ли будить? Зимний день и так короток, едва успеваешь проходить по одному перевалу.
