Гляжу на часы: без трёх минут девять. Пока войдём в подъезд, пока поднимемся по лестнице…
Вот и второй этаж. С площадки третьего нам навстречу бесшумно спускаются Наумов и Громов. Обмениваемся взглядами: «Пора!»
Наумов с Громовым ныряют в ярко освещённый проём коридора, и он тут же погружается во мрак. Озноб нетерпения прокатывается по моей спине. Представляю, как напряжены сейчас нервы и у других участников операции… Кажется, будто прошла уже целая вечность. Слышится металлический щелчок замка, недовольный мужской голос, потом яростный хрип, и мы с Беловым бросаемся в темь коридора. Нащупываю щиток с пробками. Вспыхивает свет, и я вижу распростёртого на цементном полу полуголого темноволосого парня в шортах с закрученными за спину руками, на ногах его – тяжело дышащего Наумова. Рядом с ним Громов – защёлкивает на запястьях парня наручники. Тот конвульсивно извивается, что-то мычит.
Всё! Дело сделано! В считанные секунды.
Громов рывком ставит Камилова на ноги. Теперь уже у меня нет никакого сомнения, что это он, Камилов: точный оригинал рисунка Бубнова. Заводим его в квартиру, приглашаем понятых.
А где же мать Камилова?
Нахожу её на кухне. С полной отрешённостью на бледном, без кровиночки, старческом лице она неподвижно застыла на табурете у стола и никак не отзывается на предложение пройти в комнату сына.
