– Воды! – умоляюще пробубнил я, не в силах вымолвить еще хоть слово. Женщина недовольно фыркнула и скрылась за дверью, ведущей на кухню, громко орудуя посудой. Затем, словно волшебница, вновь появилась передо мной с почти полным стаканом спасительного виски.
– Мамочка, я тебя обожаю, – с любовью, но все еще невнятно произнес я, дрожащими руками взял стакан и сделал глоток обжигающей жидкости.
– Да что ты? Правда? И это все, что ты хотел мне сказать? – скрестив руки на груди, поинтересовалась миссис Рэнтон и впилась в меня колючим взглядом.
– А надо еще что-то? Ты мне скажи, что именно, я повторю. Обещаю,– искренне произнес я и мысленно ужаснулся тому, насколько невнятно звучит моя собственная речь. Да и челюсть как-то странно побаливает…
– Знаешь, Джек, я была бы не против, если бы ты бросился на колени и ползал за мной по всему дому, умоляя о прощении и рассыпаясь в благодарностях,– мечтательно произнесла мама и вновь уставилась на меня, явно намереваясь вызвать чувство вины за действия, о которых я совершенно ни черта не помню.
– Извини? – неуверенно спросил я.
– Допустим. А где спасибо?
– Спасибо! – и вновь все та же неуверенность в голосе и ноющая боль в челюсти.
– А за что? – поинтересовалась мама, снова уперев руки в бока.
– За попытку избавить меня от похмелья?
– И за это тоже!
– Мам, ты издеваешься, что ли? Вот если бы ты мне напомнила, я бы наверняка….
– За то, что вытащила тебя из полиции, – спокойно перебила мою тираду мама и присела на край журнального столика, таим образом оказавшись прямо напротив меня.
– Из полиции? Мам, скажи, что ты шутишь! – не веря своим ушам, промямлил я, героически пытаясь воспроизвести в памяти хотя бы часть произошедших событий. Ни фига! Пусто!
– Джек, милый, ты и сам знаешь, что чувство юмора у меня отсутствует напрочь. А вот у тебя, судя по всему, его не отнять!
– Мам! За что?
– За драку, – спокойно произнесла мама, сняла очки и стала аккуратно протирать стекла уголком кухонного фартука.
– За какую драку? – переспросил я. Хотя этот ответ уже частично приоткрывает завесу тайны больной челюсти.
– За драку с офицером полиции, – спокойно произнесла мама, невозмутимо устремив на меня взор своих пронзительных зеленых глаз.
– Обалдеть! – удивленно пробормотал я. – Какая, к черту, полиция?
– Нового Орлеана, вроде как. Мы ведь здесь живем, если ты об этом помнишь, конечно.
– Мама! Давай рассказывай мне все! Я ни фига не помню!
– Нет уж, я лучше помолчу, а то иначе меня удар хватит от очередного осознания того, какого сына я воспитала. Вот правильно отец говорит: пьешь ты исключительно для запаха. Дурости у тебя своей хватает! – сердито воскликнула мама и, театрально закатив глаза, легким движением руки смахнула с ресниц невидимую слезинку. – И в кого ты у нас такой? Это же ужас какой-то… Двадцать пять лет, а ты все дурью страдаешь! Бренда, дорогая, он вполне адекватен. Можешь выходить!
Бренда? Та самая Бренда, которая так любит копаться в мозгах ничего не подозревающих людей, вытаскивать из них все самые сокровенные мысли, а потом по разумной цене продавать «истину» недоброжелателям? Она тут какого черта делает?
Я проследил за Абби, которая, громко жуя резинового цыпленка, протрусила в сторону кухни, за дверью которой все это время пряталась испуганная Бренда. Девушка сделала глубокий вдох и нерешительно вошла в комнату.
– Вот это сюрприз. Ты-то что здесь делаешь? – недовольно спросил я.
