Она могла только лежать. На какой-то старой траве и ветках. Под ними была твердая земля – она даже знала цвет этой земли. Такая была везде в ее стране. Красно-желтая. Пыльная, когда сухо, и липкая, когда прошел дождь. Дождь случался нечасто. Твердая как камень земля родины.
Ей давали только пить. Двое. Один держал ее за плечи, приподнимая, другой ослаблял мешок, слегка стягивал его с головы, не до конца – глаз не освобождая, да и зачем ей освобождать глаза, когда она их держала закрытыми, знала, что ничего и так не увидит. Освобождали только рот и подносили глиняную миску, вливали в рот воду. Теплую и вкусную – так ей казалось. Еды не было. Вообще. Она и не хотела. Видимо, организм не требовал. Она могла обходиться без пищи долго – так она себя приучила. Не было смены суток. Не было отчаяния. Не было страха. Было только навязчивое беспокойство за одно – что стало с ее волосами? Ее длинными, до пояса, волосами, ее гордостью. Ее заботой, ее красотой. Что с ними? Они перепутались, грязные, поблекли?
Может, она отвлекалась такими простыми мыслями, чтобы не впасть в панику? Не думала ни о чем. Установила сама себе такой барьер, защиту психики внутри себя. Сохранялась внутренне. Привыкла за свою жизнь. Лишь так противостоять – лишь внутренне.
И волосы, которые она не может расчесать.
Время слилось в единое. Она не реагировала на какие-то события извне. Их и не было. С ней не разговаривали, не обижали – если так можно назвать похищение – не обижали. Иногда приносили какие-то лепешки – хлеб. Не нужно ей, не хочется.
Когда, после бесконечного дня или ночи, ее опять куда-то повезли и сняли мешок с головы – она увидела лицо брата. Старшего брата. Ее освободили?
Дом. Ничего не значащие слова, пытающиеся подбодрить, утешить, она не воспринимала. Главное – нет мешка, руки и ноги развязаны.
Душ! Душ! Душ! Вода!
Смыть с себя кошмар, но не заключения, нет – кошмар насилия над нею. Насилия в самом страшном для нее выражении – лишении свободы. Даже такой «свободы», в которой она живет. Даже такой.
К ней приезжали родственники, из тех, кто был посвящен в ее историю, сочувствовали, расспрашивали.
А что она могла рассказать? Мешок и волосы?
Папа лишь не приехал. Был занят – как всегда.
Детям не рассказывали ничего. По их малолетству. Мама уезжала в другой город по делам. И все. Она тоже не рассказывала – не знала, что рассказать. Темноту? Жажду? Несвободу? Нет, детям она ничего не рассказала. Подыграла общему спектаклю.
Позже она узнала, что похитителям были заплачены большие деньги, и очень быстро. Ее вернули они сами. Подробностей нет. Что бы дали ей – эти подробности? Лишний стресс, от осознания опасности, в которой она была?
Мотив похищения Рами не узнает никогда. Не привлекалась полиция, ни один официальный орган правопорядка. Клан все сделал самостоятельно. Выкуп – деньгами. Без огласки.
Это тайна. Как всегда – тайна. Все, что связано с ней. Она – Тайна.
Немного позже она узнала, опять же по слухам, что все похитители были найдены, деньги вернулись назад в семью, похитителей никогда никто больше не найдет.
Это не было жестоко. Это было необходимо. Тайна должна сохраняться даже в ущерб самой Тайне.
