Тайна старого особняка - страница 12

Я поднимаю Элизу и Фрэнка на ноги и жестом приглашаю их следовать за мной. Как грациозная газель, я прыгаю через двор и заглядываю в другое окно. Пэтти включает сигнализацию и уезжает! Ура!

– Подожди, – говорит Элиза. – Мы не можем проводить расследование в ее отсутствие. Нам даже неизвестен код сигнализации.

Раздается шум мотора, и машина Пэтти выезжает с дорожки. Я толкаю Фрэнка и Элизу за большую живую изгородь, и мы прячемся, пока автомобиль не исчезает внизу улицы.

– С другой стороны, – продолжает Элиза, – Патти сказала, что они с Мэддоком что-то затеяли на завтра. Если план имеет какое-то отношение к Гвиневре, то, по крайней мере, мы знаем, что сегодня этого не произойдет.

– Но это случится завтра, – говорю я, сглотнув.

Мои руки внезапно вспотели, а живот скрутило. У нас остался один день, чтобы раскрыть это дело. Один день, чтобы спасти мамино агентство.

– Карлос, во всяком случае, мы можем пойти домой, зная, что Гвиневре ничто не угрожает… пока…

– Дам-дам-даааааааааааам, – зловеще напевает Фрэнк.

Несмотря на все переживания по поводу завтрашнего дня, я горжусь той работой, которую мы сделали сегодня. Мы добились потрясающего прогресса. Пэтти что-то задумала, и я буду следить за ней, пока не выясню, что именно.

К тому времени, как мы добираемся до моего двора, в животе у меня вакуум, поэтому я быстро прощаюсь с Элизой и Фрэнком и направляюсь домой.

Я делаю себе сэндвич с ореховой пастой и джемом и проглатываю его так быстро, что почти не чувствую вкуса.

После этого я иду проведать маму. Она сидит и ест хрустящий тост.

– Тебе лучше? – спрашиваю я ее.

Она пожимает плечами:

– Думаю, жал спал, но я фее ищо не могу вынести из постели.

– Вынести? – переспрашиваю я. – Ааааа, понял, вылезти!

Она слабо улыбается.

Я ставлю стакан воды на прикроватный столик:

– Ты должна пить много жидкости, мама, – именно это она говорит мне всякий раз, когда я заболеваю. – Принести тебе лекарство?

– Фее хоошо. Но ты осень мил, апчхи, – она чихает и продолжает: – Што фы сегоня делали с Элисой?

Сердце начинает стучать быстрее.

– Ничего особенного, – вру я.

Затем приправляю ложь щепоткой правды, чтобы она не догадалась:

– Я скучаю по летнему лагерю.

– Ох, Калос, я наю. Мне так шаль, – она от огорчения вешает свой красный, как у оленя Рудольфа, нос.

Отлично. Теперь мне еще хуже от того, что я причинил ей боль. Лицо горит от стыда, меня подташнивает. Думаю, от собственного вранья мне наконец становится стыдно. Не хватает только носа как у Пиноккио.

Я действительно ненавижу врать маме. И никогда раньше не врал о чем-то настолько значительном. Но я должен помнить, что делаю важное дело. Это единственный способ спасти ее агентство и решить наши денежные проблемы. Как только мы разгадаем тайну, я все расскажу ей. Клянусь, так и будет.

Но даже это молчаливое обещание самому себе не приносит мне облегчения.

– Калос? – Мама чихает. – Тебе луше уйти. Десь веде микообы.

– Тогда… выздоравливай скорее… Ладно, мам?

– Пасибо, милый. Люлю тепя, – говорит она.

И я чувствую себя так ужасно из-за того, что провожу расследование у нее за спиной, что готов немедленно во всем признаться.

«Держи себя в руках», – велю я себе. Ради мамы.

Я выскальзываю из комнаты, чувствуя себя хуже – и более решительным – чем когда-либо.

Я ПРОСЫПАЮСЬ НЕВЕРОЯТНО взволнованным. Сегодня я буду следить за Пэтти Шноцлетон, куда бы она ни направилась! Я принимаю душ, переодеваюсь и ем как можно быстрее. Потом заглядываю к маме и вижу, что она все еще спит.