Уложив подписанный конверт во внутренний карман сюртука, Лыткин проводил женщину, заверив в том, что обещанное будет исполнено.
Утром за завтраком Гордей Устинович был задумчив, чем в очередной раз обеспокоил Домну Кузьминишну. Спрашивать о поздней гостье она не решалась, так как знала, что муж не станет без особой причины объясняться в своих поступках. А если молчал, значит, так и должно.
Гликерия же Устиновна, напротив, не видела ничего странного в том, что вместо самого фельдшера явилась его жена, так как о неприятном состоянии Кузьмы Кузьмича уже была извещена своими товарками. А узнав, что брат больше не испытывает нездоровых ощущений в своем организме, взялась с новой силой потчевать гостя «здоровой» пищей.
Разговор у женщин живо касался всего происходящего на селе. Обсудили гулящего волостного старшину, который мало того, что ходил к сельской вдовушке, так ещё и жену свою поколачивал, вымещая на ней недовольство поведением любовницы, которая не гнушалась принять и другого в отсутствии вышеназванного любовника.
– И дела-то свои забросил, лысый черт! – поругивалась Гликерия Устиновна, при этом, не забывая повернуться к образам и обнести лоб крестом. – И что ж ему за дело до покойного Гаврилки-кузнеца!.. Тут бы со своей кралей ему разобраться! Вот и прошлый год, когда археолога убили в лесу, по дороге в город, и ограбили, не пошевелился! С урядником лишь накушался водки да орал песни. А ведь говорили, что с соседней волости набегали худые люди и баловали в наших лесах. Тогда же и Федьку-хромого ограбили! А у Лёньки Рябого корову свели со двора и хлев сожгли!
– А что ж, так никого и не поймали?! – удивился Гордей Устинович, отошедши от своих дум. – А в газетах что-то смутно было такое прописано, вроде бы, одного-двух отловили.
– Что ж с того! Награбленного так и не нашли! А шептали тогда, что археолог-то этот отыскал «гирелу»! – понизив голос до шепота, сказала Гликерия Устиновна.
– Ты, матушка, много слушаешь постороннего! – попенял ей брат. – Это ж, сколько веков слухам-то этим? Со времен Чингисхана ползет, и, коль что-то было, так уж и отыскали давно! А наши людишки всё копаются, копаются!.. Холмы-то уже, как сыр, дырявы! – произнося это, Гордей Устинович говорил всё медленнее, как бы прислушиваясь к своим мыслям. И замолчал совершенно. Глаза его стали вновь задумчивы и темны.
Женщины решили не тревожить более его и стали рассуждать о домашних делах своих. Но Гордей Устинович вдруг вновь обратился к сестре с вопросом:
– А кто ж шептал-то, матушка? Кто-то ж разносил такой слух?
На это Гликерия Устиновна живо откликнулась:
– Акулина Силина – археолог-то у них комнату снимал! Она будто сама видела, как тот прятал фигурку, – женщина заглянула в лицо брата. – Что, заинтересовался, никак? А я тебе и раньше говорила, что точно было что-то у этого копателя! Ты всё меня не слышишь! А он ведь тогда как? Сидел, сидел тут, и вдруг сорвался – бегом в город! А в лесу его и встретили разбойнички! Только жандармские ничего так и не узнали! А если вез он «гирелу»?
Гордей Устинович замахал руками:
– Полно, матушка! Уж не следствие ли проводить задумала? – он засмеялся. – Пусть другие головы об этом ломаются, а у нас свои заботы! У меня разговор к тебе об нынешнем урожае. Да и сенокос начинается! – говорил об этом Лыткин спокойно, но в голове билась мысль, которая требовала серьезного обдумывания.
