Ее буквально вывернуло наизнанку темной жижей, а боль, впившаяся острыми крючьями в каждую частичку ее тела, в каждый нерв, в каждую клеточку, ожесточенно рвала сразу во все стороны, напоминая старую казнь, когда виновного разрывали четыре лошади, бегущие каждая в своем направлении.
Уж лучше бы умереть. Анна не сомневалась, что это оказалось бы далеко не так болезненно.
– Очнулась. Боже ты мой… сейчас придется менять белье. Лежи, девочка, тебе нельзя двигаться, – донесся до Анны похожий на раскаты колокола голос.
Голос гулко отдавался в висках и затих после заключительного мощного аккорда, оставив после себя звенящую пустоту.
Анна одним рывком поднялась на кровати.
В комнате стоял густой сумрак, и очертания предметов лишь угадывались, но помещение явно было другим, гораздо меньше, и кровать оказалась уже не кроватью, а всего лишь пружинистым мягким матрасом, сладко пахнущим травами.
Голова слегка болела, но приступов тошноты, к счастью, не ощущалось.
– Страшный сон? – Охотник тоже сел на своей постели, очевидно разбуженный шумом. Анна обратила внимание, что он положил на пол какой-то предмет, который машинально схватил, едва пробудившись, – кажется, большой нож.
Жан мирно посапывал в своем углу.
– Да, сон, – тихо отозвалась Анна и после паузы, едва слышно добавила: – Наверное…
Но Охотник услышал.
– С тобой случилось что-то плохое там, в твоем мире, и ты думаешь, что умираешь, – проговорил он, не глядя на нее.
Сейчас, когда она не видела деталей, его профиль показался даже красивым, хотя, конечно, не таким изящным, как у Принца.
– Это очень больно, – пожаловалась девушка.
Она вовсе не собиралась откровенничать с этим грубым человеком, который дважды едва не отнял у нее жизнь и, безусловно, при необходимости без колебаний довершил бы свое дело, однако слова лились изо рта сами собой. Ей просто требовалось хоть с кем-то поделиться, слишком много навалилось на нее одну, и, как назло, рядом не видно никого заслуживающего доверия. В темноте вообще фактически никого не видно. И в этом тоже плюс – можно представить на месте Охотника кого-нибудь доброжелательного. Отца или хотя бы Даниэля. Того, кому можно рассказать о переживаниях.
– Кажется, меня сбила машина. Я… в больнице. В большой палате. Там очень яркий свет, мне просто ужасно больно, и еще… еще меня тошнит, – пожаловалась она.
– Тебе больно – значит, ты еще жива. – Утешение, если это было оно, казалось странным, но Охотник продолжил: – Один мой знакомый упал с лошади, приложившись головой, его после этого тошнило так сильно, что не стал бы рассказывать при дамах. Но ничего, выжил.
Анна кивнула, забыв, что ее вообще-то не видно в темноте. Кажется, симптомы и вправду похожи на сотрясение, и это чудесная новость. Если у нее всего лишь сотрясение, жить она будет. Но почему тогда все время теряет сознание?
– Думаю, тебе пока лучше здесь, чем там… Но вообще, знаешь, ты очень везучая. Никогда не видел такого везения. И я тебя не убил, и Король, и Королева, хотя всерьез собиралась… Готов спорить, что ты еще поживешь и весьма удивишь всех своих врагов, – философски заметил ее собеседник.
Он не старался ее утешить, не обещал, что все обязательно сложится хорошо, но от его грубоватых слов вдруг стало как-то легче. А может, вовсе не от его слов, просто потому, что она наконец смогла выговориться и вдруг перестала быть одна, лицом к лицу со своим страхом.
