Арехин сел в другое кресло, целиком деревянное, жесткое и неудобное, взял со стола газеты и стал читать. Или картинки разглядывать, больно уж быстро он переворачивал страницы.
Сашка тихонько вздохнул: делом нужно бы заняться, а они барствуют, газетки листают, журнальчики.
Арехин вздох этот услышал, опустил газету и сказал:
– Сыщику необходимо читать газеты. Профессиональная обязанность. Особенно письма граждан и ответы на них. Вот, например, заметочка: в газету пришло письмо, подписанное академиком Павловым с жалобами на то, что в доме сорок два по улице имени товарища Троцкого постоянно отключают свет, тем самым мешая нормальной работе академической мысли. Письмо это редакция направила в Цекубу, где ответили, что академик ни в доме сорок два, ни в каком ином доме по улице имени товарища Троцкого не проживает, и, следовательно, письмо это – подделка. Газета делает вывод: есть у нас несознательные граждане, которые, прикрываясь именами ответственных людей или больших ученых, пытаются улучшить свое личное положение.
– А кто такой цекубу – спросил Сашка более для поддержания беседы, поскольку ему лично все эти жалобы на отсутствие света казались смешными. Люди больше боятся, когда свет включают – значит, в квартале проводятся обыски и реквизиции.
– Цекубу? Центральная комиссия по улучшению быта ученых, – Арехин отложил газету, взглянул на большие напольные часы:
– Приват-доцент Христофор Теодорович Пеев к этому времени обещал вернуться с похорон и ждать нас.
– Пеев? Это который сегодня был на поминках?
– Именно. И вчера в квартире вместе с сестрою убитой тоже. Впрочем, вчера вас, Александр, там не было.
– Да я… С устатку…
– Пять минут на сборы, и едем к приват-доценту. Поговорить по душам, – объяснения Сашки мало интересовали Арехина.
Поговорить Сашка был не против, только ведь опять говорить будет не он, он будет слушать. Весь день только слушать – утомительно. Когда ж бандитов ловить станем, убийцу этого?
Приват-доцент работал в небольшом госпитале на Каретной, и жил тут же, во флигеле, в маленькой, но отдельной комнатке.
Встретил он Арехина с Сашкой без страха, даже с облегчением:
– Я, признаюсь, ждал вас раньше.
– Раньше? – Арехин достал из кармашка часы, золотые, с музычкой. – Но мы договаривались на девятнадцать тридцать, не так ли?
– Да, да, вы совершенно правы. Раньше – я подразумевал неделю назад, или месяц. Тогда бы и Лизавета, быть может, была бы жива.
– Кто ж вам мешал – поговорить?
– Всякие обстоятельства. Боязнь, прежде всего.
– Боязнь чего?
– Разве мало причин?
– Причину всегда найти можно, – согласился Арехин, – но если доцент не идет к МУСу, МУС идет к доценту. Вот и пришел. Сидит. Слушает.
– Вы кого-нибудь подозреваете? – спросил Пеев.
– Я пока собираю факты, – ответил Арехин. – Собираю, взвешиваю, делаю выводы.
– А я подозреваю, но… Впрочем, сначала я должен показать вам кое-что.
Пеев открыл книжный шкаф. Шкаф был поменьше, чем у Арехина, да и книгам отводилась только казовая, верхняя часть. Нижняя, закрытая, оказалось пустой. Не совсем пустой – там стояла коробка, дешевая картонка.
Пеев достал ее, переложил на стол, открыл. В ней были бумажные завертки, много, с дюжину. Пеев выбрал крайнюю, развернул.
Под бумагой оказался стеклянный сосуд, на шкалик, стекло толстое, крышка широкая, особенная, из-под нее капли не прольется.
А внутри склянки в прозрачной жидкости плавал глаз.
