– Человеческий? – спросил Сашка.
– Вполне, – приват-доцент по очереди освободил и другие склянки. В каждой плавало по одному глазу.
– Все это, – показал рукой на коробку приват-доцент, – я получил не разом. Поштучно, так сказать.
– Сразу после убийств? – спросил Арехин.
– Нет, спустя неделю, а то и больше.
– Каким путем?
– Приносили посыльные, обычные уличные мальчишки. Ставили на крыльцо, звонили и убегали.
– А вы…– не договорив, Арехин вопросительно посмотрел на Пеева.
– А я прятал их в шкаф. Наверное, мне стоило пойти в полицию.
– Полицию?
– Первую… посылку я получил в декабре 1916 года. Хотел сразу же в полицию, но меня отговорили. Да я и не упорствовал, признаюсь. У меня по-прежнему болгарское подданство. Сейчас это мало кого волнует, а тогда… Все-таки моя страна воевала против России. Еще не известно, стали бы искать преступника, или схватили бы меня, поминай, как звали.
Иностранцы любят украшать язык пословицами и поговорками, подумал Арехин.
– Значит, в полицию не пошли, – уточнил он очевидное.
– Не пошел, – подтвердил Пеев.
– А следующая посылка…
– У меня все записано, – и он протянул Арехину листок. Писалось в разное время, по мере пребывания даров, тому свидетельством были и разные чернила, карандашные записи, наконец, незначительные, но все-таки заметные различия почерка: пишущий волновался всегда, но волновался каждый раз по-другому.
Посылок было больше, чем убийств, известных уголовному сыску. Но те, о которых сыск все-таки знал, пожалуй, попали в список Пеева: тот получал страшные посылки от пяти до десяти дней спустя.
– Почему же убийца посылает их именно вам, Христофор Теодорович?
– Полагаю, этим он хочет меня наказать.
– За что?
– Я не знаю.
– Но догадываетесь?
Пеев замялся. Потом сказал:
– История, вообще-то, долгая…
– Ничего, вы рассказывайте. Даже роман Вальтера Скотта, если убрать страницы о красотах природы, можно пересказать довольно быстро.
– Я… Я – единственный ученик профессора Бахметьева. Вы о нем, конечно, слышали?
– Если вы имеете в виду Порфирия Ивановича Бахметьева, то слышал.
– Да, именно Порфирия Ивановича. Он преподавал у нас в Софийском университете. Студенты его боготворили, начальство недолюбливало: слишком уж необычные идеи выдвигал профессор. Среди них – теория анабиоза, состояния, при котором организм не стареет, а, напротив, омолаживается.
– Это как? – не выдержав, перебил тезка Он.
– Сродни медведям, впадающим в зимнюю спячку, только спячка та куда глубже. Порфирий Иванович считал, что шестидесятилетний человек может уснуть лет на сто и проснуться, биологически соответствуя сорокалетнему возрасту, если не моложе.
– Вот так прямо взять и уснуть? – не поверил Сашка.
– Сон этот – холодный. При отрицательной температуре. Минус пятнадцать по Реомюру. Разумеется, если человека просто взять да и заморозить, он умрет: вода превратится в лед и безнадежно разрушит структуру любой ткани. Но определенные субстанции, вырабатываемые организмом, переводят воду в переохлажденное состояние. Ее температура отрицательная, а она, вода, все равно жидкая.
Если эту субстанцию ввести в организм человека, то он перенесет минус пятнадцать безо всякого вреда для себя, напротив, те изменения, что накапливаются в тканях с возрастом, могут исправиться. Должен сказать, что насчет омоложения профессор не был решительно уверен, но в достижимости долгой и безвредной спячки не сомневался…
