Встретившись со взглядом Шаха, я стискиваю челюсти и с яростью вытираю влажное от слез лицо.
– Где Валентино? Куда вы увели его?!
– Разве это не Валентино? – глухо уточняет Шах.
На миг в равнодушных глазах Шаха мелькает замешательство.
Я качаю головой. Да и какая разница?
Разве что Валентино был больше приближен ко мне, но дороги оба. Отца бы подкосила эта новость, он не должен ни о чем узнать…
– К счастью, нет, – шепчу, окончательно оседая на пол.
Кровь такая жидкая, она в одночасье растекается по асфальту. Ее много. Где-то далеко и глухо я слышу собственные проклятья.
Проклятья сыплются на итальянском.
На итальянском, затем на русском, и так по кругу, потому что в самые тяжелые времена мой язык не поддается контролю, а сердце стучит сильно-сильно. До боли.
Это мои люди.
Со мной так нельзя.
Это все, о чем я думаю. И еще о том, как доставить тело Кармина на родину, о чем я тоже кричу. Это важно. По-другому нельзя.
Когда меня отдирают от тела, я не сопротивляюсь, потому что объятия Эльмана мне уже знакомы. Он обхватывает меня одной рукой, тянет на себя и прижимает – крепко-крепко.
– Тихо, Ясмин. Тихо.
Я вдыхаю запах сандала и тихо плачу.
Ярость. Ее больше, чем жалости. Больше, чем крови.
Задыхаясь до жжения в легких, я даю себе обещание: нажавший на курок обязательно поплатится за это своей ничтожной жизнью.
– Я вам клянусь, он агрессивно разговаривал с нами на итальянском и пытался любыми способами проникнуть в клуб. Мужчина был агрессивно настроен, – повторяет Саид. – Вероятно, он посчитал, что госпоже Романо угрожала опасность, но это не так.
Внутри все вибрирует от гнева. И немного – от страха. Но гнев преобладает и боль, к несчастью, тоже. Коктейль чувств доводит тело до крупной дрожи, это последняя кондиция.
Комбинация этих эмоций всегда сказывалась на моей речи, и вместо запланированной речи я засыпала Саида итальянскими проклятиями.
– Ясмин, успокойся, – приказал Эльман.
И вместо слов – схватил меня крепче и насильно повел отсюда. На выход, к машине.
– Пусти меня, пусти… Я ему не верю!
Прижав меня к черному внедорожнику, Эльман схватил меня за подбородок.
Его глаза были как никогда темны, а голос – устрашающим:
– Достаточно того, что ему верю я. Поверишь и ты.
– Нет, – качаю головой, чувствуя его дыхание совсем близко на своем лице.
– Поверишь.
Он отходит от меня на полшага, не проронив ни вздоха. Как будто не дышал все это время, что, конечно же, невозможно.
– Саид – самый настоящий потрошитель. Тебе следует уволить его и наказать за это!
Эльман перебивает, пригвождая меня взглядом:
– Разве на твоего отца работают не такие же потрошители? Ты у меня наивная, Ясмин.
Я в замешательстве поднимаю глаза, чувствуя спиной холодный металл автомобиля. Сердце царапает это его насмешливое: «Ты у меня наивная», но дело было в том, что я не у него. Я не собственность.
– Это несправедливо. Он не имел права стрелять в Кармина. Он мог обезоружить его, мог нейтрализовать, но не стрелять сразу. Понимаешь, Эльман?
– Ну, довольно лить слезы по итальяшке, – произносит хлестко.
Темные глаза вспыхивают. Им что-то не нравится. Не нравятся мои слезы по другому мужчине.
А я в это время задыхаюсь от болючего ощущения, словно что-то идет не так. Не так, как я предполагала. Не так, как он обещал мне, приглашая в гости много месяцев назад.
Задыхаюсь. Задыхаюсь. Задыхаюсь.
Эльман ведет себя иначе. Более не так ласково и обходительно, каким он был со мной в те короткие и редкие встречи, когда томно приглашал посетить его дом в Петербурге.
