Тайная жизнь пчел - страница 3

Стояние на крупе было родом наказания, додуматься до которого мог только Ти-Рэй. Я тут же захлопнула рот.

И все же я не могла просто взять и забыть об этом – о том, что Ти-Рэй думает, будто я настолько отчаялась, что даже придумала нашествие пчел, лишь бы добиться его внимания. Вот так у меня и появилась хитроумная идея: наловить полную банку этих самых пчел, предъявить ее Ти-Рэю и сказать: «Ну, кто тут что выдумывает?»

Моим первым и единственным воспоминанием о матери был день, когда она умерла. Я долгое время пыталась представить ее до этого дня, хоть малость какую – например, как она укладывает меня спать, читает о приключениях дядюшки Уиггли или в морозное утро развешивает мое белье у комнатного обогревателя. Да я была бы рада даже вспомнить, как она обламывает ветку форзиции и стегает меня по ногам!

Умерла она 3 декабря 1954 года. Печь в тот день раскалила воздух настолько, что мать стянула с себя свитер и стояла в одной рубашке с коротким рукавом, дергая ручку окна в спальне, намертво залипшего в раме из-за краски.

Наконец она сдалась и сказала:

– Что ж, ладно, тогда просто угорим здесь к чертовой матери, да и все!

Волосы у нее были черные и густые, крупными кудрями обрамляли лицо – лицо, которое я никак не могла увидеть в своем воспоминании ясно, несмотря на резкую отчетливость всего остального.

Я потянулась к ней, и она подняла меня на руки, ворча, что я слишком большая девочка, чтобы вот так меня держать; но все равно обняла. В тот же миг, когда я оказалась в ее объятиях, меня окутал ее запах.

Этот аромат, резковатый, как запах корицы, запал мне в душу навсегда. Одно время я регулярно наведывалась в «Сильван Меркантиль» и перенюхивала все бутылочки с духами, какие там были, пытаясь найти мамин запах. Каждый раз, когда я туда приходила, продавщица парфюмерного отдела строила удивленную мину, восклицая: «Господи ты боже мой, смотрите, кто пришел!» Как будто это не я была там всего неделю назад и не я прошлась по всему ряду бутылочек. Shalimar, Chanel No. 5, White Shoulders…

Я спрашивала ее: «Что-нибудь новенькое есть?»

Новенького никогда не было.

Так что для меня стало настоящим потрясением, когда я услышала этот аромат у своей учительницы в пятом классе, а она сказала, что это всего-навсего самый обыкновенный кольдкрем.

В тот день, когда умерла моя мать, на полу, как раз возле заклинившего окна, стоял раскрытый чемодан. Она сновала между ним и шкафом-чуланом, бросая в него то одну свою вещичку, то другую, даже не заботясь их сложить.

Я пошла вслед за ней в чулан и пролезла под подолами платьев и штанинами брюк в темноту, к пыльным катышкам и трупикам мотыльков, к сапогам Ти-Рэя, к которым навсегда пристали садовая грязь и гниловатый персиковый душок. Сунула руки в белые туфли на высоком каблуке и хлопнула подметками друг о друга.

Пол чулана подрагивал всякий раз, когда кто-то поднимался по лестнице под ним, и по этому подрагиванию я поняла, что к нам идет Ти-Рэй. Над головой я слышала шум движений матери, срывавшей вещи с плечиков, шелест одежды, лязг проволоки о проволоку. Скорее, бормотала она.

Когда его сапоги протопали в комнату, она коротко вздохнула, и воздух вырвался из ее груди так, будто легкие внезапно что-то стиснуло. Это последнее, что запечатлелось в моей памяти с идеальной отчетливостью, – ее выдох опускается на меня, паря, точно крохотный парашютик, и пропадает без следа среди груд обуви.