Шелестов и Буторин стали осторожно обходить соседние дома. Попалась небольшая собака, вся в репьях, но удивительно, что она не залаяла, а просто, поджав хвост, бросилась в кусты. В другом дворе из травы вышла курица, посмотрела на людей, наклонив голову, и исчезла. Мертвое царство. Неужели здесь никого нет?
Сосновский неожиданно поднял руку, привлекая внимание. Потом сунул пистолет в кобуру и призывно махнул Шелестову рукой.
Во дворе на старом бревне сидела женщина и перебирала сохнущую на последнем теплом осеннем солнце картошку. Лет ей было около сорока, насколько можно было судить по изможденному лицу, растрепанным волосам, которые она старательно прятала под платок. Одета женщина была соответственно: длинная юбка, штопаные чулки и не по размеру большие солдатские ботинки, на плечах ватник с выбившейся местами ватой. Видать, штопать истлевшую ткань было уже бесполезно. Она расползалась в руках.
– Здравствуйте! – громко и как можно приветливее поздоровался Сосновский, он вышел из-за старой сливы и остановился перед женщиной. – Хозяюшка, водицы не найдется попить? А то, я смотрю, тут совсем пусто, никого не осталось.
Женщина вскинула голову на незнакомца в форме офицера Красной Армии, глянула настороженно, но потом, видимо, многолетняя привычка бояться всех незнакомцев отпустила, и она чуть улыбнулась. Женщина на удивление легко поднялась на ноги и призывно махнула рукой:
– Да проходите, проходите. Напою я вас. Колодцы все у нас не чищенные да засыпанные, но я вас ключевой водой напою. Есть тут ключ неподалеку. Чистый, каменистый.
Голос у женщины был низкий, чуть с хрипотцой, видимо, от простуды. Сосновский не спеша двинулся следом, продолжая говорить доверительным тоном, что он с двумя товарищами здесь по делу, а вот никого из жителей деревни не встретили. Пугать женщину не хотелось, да и напугаешь ли ее чем-то после трех лет гитлеровской оккупации, после всех тех ужасов, которые принесла на Псковскую землю фашистская орда.
– Михаил, ты где? – раздался зычный голос Буторина.
– Михаил – это, стало быть, я, – улыбнулся Сосновский, принимая старую кружку с отбитой на донышке эмалью. – А вас как звать?
– Зовите меня Вероникой Матвеевной, – мягко, но со следами застарелой, почти смертельной усталости проговорила женщина. – Я когда-то учительницей здесь была. Наверное, в прошлой жизни.
– Ну что же вы так! – бодро возразил Сосновский, отпивая ледяной воды. – Теперь уже о будущей жизни говорить надо. Прошлое оставлять в прошлом, а будущее наше – это дети. И вам их снова учить. Наша работа солдатская скоро закончится, нам рукава засучить да строить-восстанавливать. А вот вам главная работенка – учить детишек, да так, чтобы в памяти у них все это осталось, чтобы запомнили крепко, что такое Родину любить и защищать. В следующий раз их черед придет.
– А вы думаете, Михаил, что на этом не закончится, что будут еще войны? – женщина посмотрела настороженно.
– А вы так не думаете? – Сосновский вздохнул и глянул на чистое небо. – Вы же учительница, вы историю нашей страны знаете, да и мировую историю тоже. Когда эта вражда прекращалась? Когда это одни правители не точили зуб на соседей? Тем более что у них в Европе ресурсов кот наплакал, а у нас кладовая природная ломится всем на зависть.
Буторин, наконец, по голосам нашел дорогу между разросшимися зарослями сливы. Он остановился возле кустов, посмотрел, как Сосновский пьет воду, и улыбнулся.
