– А тут всем наливают? – спросил он, снимая фуражку и приглаживая волосы. – Хоть одна живая душа. Совсем у вас тут пусто, в Малой Калиновке.
– Да почти никого и не осталось, – женщина почему-то опустила голову, как будто стыдилась чего-то. – Кто-то сумел пережить все это, а кто-то как ушел в 41-м, так и не возвращался больше. Живем как можем. Когда наши пришли, солдатики продуктами помогли, а один старшина печку мне починил.
– Картошка хоть уродилась, уже хорошо, – улыбнулся Шелестов.
– Не моя заслуга. На семена бы оставить чуток, так с голоду помрешь. Не я ее сажала, сама выросла на соседнем участке. Грех взяла на душу две недели назад – выкопала. Там же три года никого не было. Умерли, наверное, все за войну. Не осудите, не воровство это.
– Кто ж вас осудит, – кивнул Шелестов. – Вам в ноги кланяться надо, что выжили, а не судить.
Но от внимания Максима не укрылось, что женщина, когда говорила про соседский участок, на котором выкопала картошку, кивнула как раз на тот дом, который они искали. Но чего же стыдилась эта женщина? Надо как-то хитро ее расспросить про этот дом, выудить сведения. Но сейчас, глядя на эту учительницу, Шелестов понял, что с ней не стоит темнить и хитрить. Честно и откровенно, доверительно – как с советским человеком. Она поймет, учитель – это же государственный человек, ей доверила страна учить и воспитывать подрастающее поколение. Уж она-то поймет, несмотря ни на что.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
