– Я пришел за обещанным, – сказал шаман. – За твоей морозной болезнью. Я не взял ее в тот раз, ибо не нуждался в ней. Но сегодня особенный день.
– Так бери скорее! – заволновался Косичка. – Только я не знаю, как ее тебе отдать!
– Я не могу получить твой дар, пока мы в разных мирах. Ты жив, а я мертв. И не воскресну еще долго. Но ты можешь сделать для меня кое-что. Иди за мной и используй морозную болезнь, как я велю. Потом я верну тебя обратно в тело.
– Ага, еще чего. Хочешь, чтобы я ушел отсюда подальше и тебе достался? – пробормотал Липкуд, пятясь к лавке. – Н-не хочу. Не пойду никуда. Я не дурак!
– Тогда ты умрешь, – хищно прошипел шаман. – Я отделил твой дух от тела, вырвал тебя из него. Оболочка скоро омертвеет. Сначала отомрут конечности, затем внутренности. Твое сердце бьется так слабо… Так слабо…
Липкуд обернулся: Элла заерзала, почуяв неладное.
– Эй, – шепнула она испуганно. – Т-ты спишь?
Безвольное тело Косички поползло вбок, а сам он понял, что все происходит взаправду.
– У тебя нет выбора, певун. Ты предложил мне свой дар, и я пришел за ним или за твоей жизнью.
– Как мне поверить? Как я узнаю, что ты… вернешь меня?
– Так же, как эта девочка верит тебе, – усмехнулся шаман. – Не каждая беловласка погибает от доверия. Иди за мной и делай, что я говорю.
– Чего конкретно ты хочешь? – мрачно спросил Липкуд.
– Выступления. У меня есть знакомые мертвецы. Им одиноко и грустно, некому их развлечь. Они хотят увидеть твою пьесу, певун. Эта история им близка, и ты сыграешь ее для них, но только так, как я тебе прикажу. Скорее! Или ты хочешь умереть за болтовней?
Липкуд метнул испуганный взгляд на Эллу. Она ревела, пытаясь его растолкать, и звала на помощь. Воздух звенел от страха и напряжения. Косичка прикоснулся к угольному пятну и…
Что было потом, Липкуд не запомнил. Он очнулся от рыданий Эллы, смахивавшей с его лица тонкий лед.
– Не реви, голова болит, – прохрипел Косичка, пытаясь открыть глаза, но не тут-то было: ресницы слиплись. – Подуй мне на веки.
Элла всхлипнула, шмыгнула носом и принялась дуть. От нее пахло гречневой кашей, которую давали на ужин. Руки у Липкуда не шевелились.
– Так, – сказал он, проморгавшись от талой воды. – Разотри-ка меня хорошенько. Кажется, я в инее весь.
– Я т-тебя все время грею-грею, а т-ты чуть л-ледышкой не стал, – задыхаясь, сообщила Элла. – Лед в-везде был. Под одеждой даже! И вся камера белая! Уже оттаяла, правда. А так и снег шел.
– Долго я спал?
– Н-нет. Не очень. Я шамана мелом закрасила! Нашла у тебя в кармане белый мелок и закрасила!
– Умница! – Липкуд наконец смог пошевелить рукой, прижал Эллу к груди и погладил по серебристым волосам. – А то я бы умер. Этот шаман проклятый за мной приходил, велел каким-то мертвякам пьесу сыграть, ты представляешь?
К телу медленно возвращалась жизнь, и Липкуда начинало колотить от холода. Элла подскочила, принялась его растирать. Она была опухшая от слез, но до того деловитая, что Косичка невольно умилился.
Свет фонарей все еще падал сквозь окошко внутрь камеры, и произошедшее теперь уже точно казалось дурным сном. Он пах снегом и мокрой землей, как намулийские степи в середине зимы. Звучал голосом шамана, скрытым за пеленой вихрей. Смотрел из непроглядной темноты и выбивал мурашки. Липкуд подумал, что и в самом деле вернулся с того света. От этой мысли сердце забилось сильнее и спустя минуту грохотало так, что казалось – оно пульсирует в висках.
