Безусловно, Георгий Константинович обиделся и даже возмутился, но не настолько, чтобы похерить саму идею фильма.
– Они думают, что на фронте у меня было время сниматься в кино, – молвил он с видимой горечью, усиленной еще и физической болью. Накануне ходил на рыбалку и, поскользнувшись на мостках, сильно разбил ногу. – Но картина такая нужна. Нужна, как воздух. Пройдет время, уйдут участники войны, свидетели тех событий… Тогда неизвестно, что еще придумают, – Жуков усмехнулся, – эти «плохие»… И прочие нехорошие люди-людишки, коих во все времена предостаточно… – Маршал поднял голову и твердо, по-жуковски сказал: – Отступать не будем! Надо снимать…
– А где? – хором спросили автор и режиссер.
– Давайте тут, у меня… Авось найдем тихий уголок для беседы… И потом, тоже зона обороны Москвы. Вон половина сосен осколками посечена…
На том и порешили. Но обнаружилась одна закавыка. За забором простирался дачный участок Дмитрия Степановича Полянского, в ту пору члена Политбюро, председателя Совета Министров РСФСР.
– Вы с ним не встречаетесь? – осторожно поинтересовался у Жукова Симонов. – По-соседски, за рюмашкой, например, – пошутил писатель.
– Да нет, как-то не приходилось… Я с ним лично мало знаком. Да видимо и не особо интересен ему, – добавил Жуков с усмешкой и спросил: – А нам-то он чем помешает? Дача моя, с кем хочу, с тем и вожусь…
Симонов промолчал, но выводы для себя сделал.
– Надо бы как-то по-тихому «обозом» нашим сюда просочиться, – посоветовал он Ордынскому. Тот понимающе кивнул.
«Кинообоз» – штука громоздкая (особенно тогда). Лихтваген, тонваген, камерваген – все здоровенные автофургоны и не заметить их трудно. А узнать, зачем они здесь, наверняка захочется…
Суть проблемы в том, что о Дмитрии Степановиче ходила не совсем добрая молва, как о человеке, полном неукротимой отвязанности в борьбе со всякими отклонениями от большевистских догм. Более того, в пользу подобных действий у него был весомый аргумент: родился день в день с Октябрьской революцией – 7 ноября 1917 года. Кому, как не ему, знаменовать облик и содержание человека новой социалистической формации.
Долгое время у членов Политбюро существовала традиция – перед подъемом на трибуну Мавзолея в честь очередной годовщины Октябрьской революции, сердечно трясти руку и взасос целовать именинника, отчего счастливый безмерно Дмитрий Степанович как-то по-особому сиял в гранитном обрамлении ленинской усыпальницы, выше всех поднимая шляпу, посылая демонстрантам свои личные приветы.
Полянский, конечно, ни Епишев, да и выглядел куда более привлекательно: высокий, стройный, почти всегда с радушной улыбкой на приятном лице. Но, тем не менее, любую «подлянку» мог совершить, что называется, «на голубом глазу», то есть с «чистой партийной совестью».
Так однажды произошло с известным сценаристом, драматургом, поэтом и бардом Александром Галичем, который «угодил в ощип», не ведая, что с ним происходит, как говорится, «ни сном ни духом». Дело в том, что незадолго до этого зятем Полянского стал молодой симпатичный актер театра на Таганке Ваня Дыховичный (будущий режиссер, правда, известным он стал, когда уже был в разводе).
Ваня был другом Владимира Высоцкого и всех, кто будоражил Москву бардовскими песнопениями, где легкое покусывание властей считалось хорошим тоном, как сейчас говорят, «продвинутой молодежи». К слову, Галич был не столь молод, но пользовался в той среде непререкаемым авторитетом, поскольку не столько покусывал, сколько откровенно кусал.
