Тайны Торнвуда - страница 18

Когда тетя умерла за несколько недель до моего семнадцатилетия, я последовала единственному известному мне примеру – начала перемещаться с места на место, обретая временное жилье в домах, снимаемых вскладчину, в брошенных домах, сомнительных однокомнатных квартирах, сдаваемых внаем. Я спала на диванах, на полу и даже, в течение нескольких недель одним летом, разбила лагерь на крыше в центре города.

Когда я познакомилась с Тони, все изменилось. Он взял ипотеку на старый, с соседями по обе стороны, дом из серовато-голубого песчаника в Альберт-Парке, а потом появилась Бронвен. Впервые в жизни у меня была настоящая пристань, семья. Причина обосноваться на одном месте на достаточно долгий срок, чтобы обнаружить – мне это нравится. Не просто нравится, необходимо!.

– Мам? – Бронвен внимательно смотрела на меня. Ее лоб был покрыт испариной, пряди волос липли к лицу. – Давай поедем.

Пришлось устроить целое представление из взгляда на запястье, хотя мои часы с порванным ремешком лежали на дне сумки.

– У нас полно времени, – сказала я. – К чему торопиться?

– Я не тороплюсь. Мне просто скучно.

Я пристально посмотрела на ее профиль, встревоженная стеной сопротивления, которую она воздвигала, гадая, связано ли это с Тони.

– Тебе разрешается говорить о твоем отце, – отважилась предложить я. – Ты понимаешь? Задавать вопросы в таком духе. Я не против.

Бронвен вздохнула.

– Мам, со мной все нормально.

– Если ты когда-нибудь захочешь…

«Поговорить, – хотела произнести я. – Если ты когда-нибудь захочешь о нем поговорить, я готова». Но потом обратила внимание на сгорбленные плечи дочери, на сжатые для обороны кулаки, бледность ее лица – и решила, что уже достаточно сказала.

Из-под колес полетел гравий, когда мы развернулись и поехали по подъездной дороге в облаке красной пыли. Слева от нас сад сменился лесом из молодых эвкалиптовых деревьев. Справа холм круто уходил вниз, ныряя в похожую на чашу долину, где эвкалипты бросали длинные тени на загоны. В пятнах тени прятались белые крапинки, вероятно скот.

Долина скрылась из виду, когда дорогу с обеих сторон обступили высокие эвкалипты, густые заросли кустарников – каллистемона, акации и терновника. Дорога попала в тень, и мои мысли вернулись к тете Мораг: пухлое восковое лицо в обрамлении мягких, крашенных хной волос, искрящиеся карие глаза, каким-то образом затмевавшие блеск бриллианта в кольце, которое она носила на своей маленькой веснушчатой руке. Она всегда находилась в движении, без умолку болтала, несясь по жизни, как торнадо в фиолетовых одеяниях.

Тетя Мораг верила, что человеческое сердце является своего рода барометром. Только вместо измерения атмосферного давления оно позволяет человеку легче ориентироваться на запутанных путях его жизни. «Ты почувствуешь боль, – говаривала она, постукивая пальцами по моей впалой грудной клетке десятилетнего ребенка, – какое-то стеснение в середине груди, сразу за грудиной. Не путай с несварением, моя девочка, – это твой внутренний барометр предостерегает тебя, что ты собираешься отправить свою жизнь псу под хвост».

Я нажала на педаль тормоза и выключила двигатель. Не сводя глаз с дороги перед собой, внутренне собралась. Конечно, я ощутила эти симптомы: боль в груди, нервную дрожь дурного предчувствия, учащенное дыхание, – как только осознала, что вот-вот у меня сквозь пальцы уйдет что-то особенное. Мой барометр громко и ясно заявлял: «Ты это хочешь, так возьми». Но как могла я отказаться от решения, к которому пришла в Мельбурне? Вместо того чтобы распрощаться с Тони и двинуться дальше, я серьезно обдумывала намерение задвинуть себя – и свою дочь – в прошлое, от которого сбежал даже он сам.