Мурашки до сих пор бегали по спине старика. Ему, охотнику, проведшему в тайге половину своей жизни, бродившему по горам и днём и ночью, было стыдно за этот испуг. Матвеичу вдруг показалось, что это было совсем не эхо, а само пространство вдруг ожило и стало, передразнивая, повторять за ним слова.
– Может, это болезнь меня душит? – добавил вслух Матвеич.
«Сделай задуманное! И ничего не бойся!» – кто-то крикнул в его голове.
Старик не мог понять, кто кричит в его голове голосом того самого эха. И эхо ли это, или он начал сходить с ума.
Матвеич рванул повод коня и заставил его сделать оборот на триста шестьдесят градусов, чтобы осмотреться вокруг.
Вокруг никого не было.
– Ты кто? – крикнул Матвеич.
«Я, Борислав», – пронеслось в голове.
– Ну вот… Пожалуй, и началось! – сказал Матвеич. – В тайгу надо уходить. Срочно. Пока меня, придурковатого старика, в деревне дразнить не начали.
Он ткнул пятками коня в бока, и тот рысью сорвался с места, в сторону дома.
Глава 6.
Долгие проводы – лишние слёзы
Ещё сутки Матвеич обдумывал свой отъезд. Жена и сын, знавшие характер старика, старались лишний раз не беспокоить его словом. А он, молчаливо бродя то в доме, то по двору или сараям, обдумывал, что взять с собой. Он собирался в дальний путь не умирать, а жить. Пусть недолго, но жить. Жить в тайге… Там, где обитала его душа. Матвеич любил природу. Любил лес, горы. Казалось бы, ему, жителю деревни, и так живущему не в душных стенах городской квартиры, должно было уже примелькаться всё это зелёное изобилие. Но нет! Не примелькалось. Мысли о приближающейся скорой смерти, были, конечно, неприятны, но он их загонял в самый дальний угол, не позволяя завладеть его сознанием.
Вечером сын стал догадываться. Застав Матвеича в сарае за сборами, спросил:
– Бать, вижу, задумал чего-то? Куда собрался?
– На охоту, сын. На охоту… Прогуляюсь, душу отведу. Мне хорошо там… В горах… Там вольно. Суеты нет. Там я силу в себе чувствую.
– Надолго?
– Насовсем…
– Бать!.. – начал было Степан, но Матвеич остановил, положив сыну руку на плечо.
– Степ, ты не спеши… Не говори ничего. Отец твой старенький уже. Пожил… Жил всяко. Где-то глупо, где-то спешно, где-то интересно. По-разному… Есть что вспомнить. Вас двоих вырастил. Жену любил. Люблю… Жил для вас, ни для кого больше… Вы у меня самое дорогое, самое ценное. Но, сынок, видать пришло моё время… Я ведь в молодости думал, сносу мне не будет. Всегда шутя говорил, что доживу до ста одного года. А оно вишь, как жизнь распорядилась. Пораньше маленько. Ну, видать, так надо… Ты, Стёп, матери не говори и меня не останавливай. Я уже всё продумал. Пасека на тебя остаётся. Хочешь – держи, хочешь – продай. За матерью ухаживай. Плохо, не дождался я, когда ты женишься. Не судьба видать… Когда женишься, не позволяй снохе мать обижать.
– Бать, ты сдурел?! Какая тайга!.. Куда ты собрался?.. Вылечим! Тебе ещё жить да жить!
– Тише, сын. Не шуми… Не спорь. Пустое это… – отец строго посмотрел на сына. – Уеду рано утром на коне. Как помру, конь вернётся домой. Вот тебе и знак будет. Собаку брать не стану. Собака не уйдёт от меня. А конь, как только душа высвободится, сразу уйдёт. Кони душу видят. Как только меня не станет, он обязательно домой вернётся.
– Батя, мать же изведётся, как узнает!
– Ты вспомни, как народ, кто этой хворью болел, в овощей превращался. И тому, кто болеет, жизнь не в радость, и тому, кто за ним ходит, жизнь адом становится.
