– Лицом к стене! – обронил надсмотрщик, когда они очутились перед кованой гномами дверью, за которой и располагался кабинет главного надзирателя эльфийской колонии строгого режима.
Шмеля повернулся к своему сопровождающему задницей и уставился на ползающую по стене козявку неизвестного вида. Тычок в копчик заставил его буквально влететь в кабинет.
– Падло! – просипел Дырнявкин, потирая зад.
– В моём кабинетике прошу-с не выражаться! – раздался сбоку голосок, низкий и дребезжащий. И перед Шмелей явился сам глава этой идиотской тюрьмы. Он был под стать своему голоску – упитанный коротышка, с козьей бородкой под непропорциональными кривыми губёшками, которые придавали ему вид обиженной девочки. Красные глазёнки наводили на мысль, что главнадзиратель колонии злоупотреблял тем самым дрыном, о котором так мечтал разнесчастный Шмеля. Говорили, будто начальник ЭКСР по имени Труч – редкостный добряк, но, как уже указывалось выше, Шмеле довелось убедиться в обратном – Труч был вонючий невзяточник, поганый, скорее всего, наркоша и самый что ни на есть карьерист. Чего этот Труч только не вытворял, дабы занять нынешний пост – доносы, интрижки, насильственное заливание портвейна в глотки разного ранга были лишь мелкими шалостями.
– Ну, что, мой юный тупица, – начал Труч, – каково гнить за решёткой?
Шмеля шмыгнул носом.
– Не особо-то, господарь начальник.
– Хе-хе! А то!.. Ладно, вопрос не о том. – Труч обошёл стол, на поверхности которого, помимо засохшего пива и портвейна с хлебными крошками, торчала кипа бумаг, и опустился в кресло, причём последнее издало жалостливый звук. – Не сомневаюсь, поганец, ты слышал о даче ложных показаний…
– А чё я такого натворил-то? – проныл Шмеля.
Труч грянул липкой, потной ладошкой по столу, однако бумаги, как ни странно, не подпрыгнули, – наверное, приклеились засохшей выпивкой к столешнице.
– Ма-а-алчать!!! – взвизгнул главнадзиратель. У Шмели затряслись ножки. – Жрёшь больше всех, какаешься больше всех, а туда же – меня перебивать! – Труч зарделся. – Пакость!.. Кхе-кхе… Короче, ты, случаем, не знаешь такого проныру по имени Пиля Колбаскин?
– Никак нет, господарь Труч, не знаю! – воскликнул как на духу Шмеля, стоя руки по швам и выкатив глаза.
Труч вздохнул:
– Да и фиг с ним! Не обращай внимания, ничего плохого не случилось, просто этот Пиля заколбасил твоего отца.
Шмеля почувствовал укол ледяной иглой в сердце, а кишечник неожиданно начал расслабляться.
– Что? – прошептал он.
– Ты уши-то по утрам хорошо моешь? – опять повысил голос Труч. – Зарезали твоего папашку. Тупой ржавой пилой. – Труч сделал паузу, изучая реакцию заключённого. А чтобы усилить эффект, ввернул: – Ты бы видел, как его кишками обмотали – длиннющие какие-то кишки…
Шмеля почувствовал себя Никудаусом Перцем. Он сморщил личико, шмыгнул носиком и изо всех сил выдавил слезинку.
– Папа… – надрывно пролепетал он.
– Ой-ой, началось опять нытьё! – презрительно скривился начальник. – Подумаешь, батьку хлопнули! У меня их семь штук было, даже имя-отчество не у всех помню. А у тебя всего одного замочили! Радуйся!
Мозги Шмели, и без того отбитые за последние три месяца, совсем потекли. Не обуреваемая психическая волна, плескавшаяся за плотиной сознания, вырвалась-таки наружу. Шмеля раззявил пасть, как крокодил, ощерившись плохо чищеными зубами, и исторг из себя настоящий классический бабский визг, вцепившись себе в лысину. С головы полетели ошмётки скальпа, и быть бы Дырнявкину Шмеле огулянным, кабы не смекалка вертухая, что до этого спокойно стоял за спиной заключённого. Как только Шмеля закатил истерику, надсмотрщик, не особо торопясь, вытащил из-за форменного ремня обитую железом палку, тщательно прицелился (от усердия высунув кончик языка) и огрел бедолагу аккурат по макушке.
