Тот выслушал и сказал:
– Что-нибудь придумаем.
И придумал. Опять мамочку на руки в кабину, нас в кузов. Подъехали к отдельно стоящему отцепленному вагону. Кругом охрана. Но двое военных, что нас привезли, подхватили нас на руки и в вагон, помогли разместиться: меня на боковую верхнюю полку, Бореньку на нижнюю.
Да, а еще когда нас с Боренькой ткнули у сугроба, я вдруг увидела мужчину в диких корчах. Вот отец пишет, что выдали хороший паек, а в нем была твердокопченая колбаса, опять же копченое мясо – а вкус прогорклого сливочного масла я и сейчас помню. Отец принес солдатский котелок, полный горячей вареной лапши, в которой вместо воды было это масло. Мамочка дала нам всего по ложечке, а мужчину-то того некому было ограничивать – вот и дорвался. Господи! И говорят, не один он был такой.
Спасибо Тамарочке, только что прочла мне отцовские записи. Вот слушаю, пишу и поражаюсь тому, как по мамочкиным глубоким молитвам Господь нас оберегал. Всю зиму страшную нечеловеческую она нас спасала. Она же, т. е. Господь ее золотыми ручками, помог устроить отца в стационар. И вот теперь, когда силы ее покинули (перетрудилась), с какой энергией и умом действовал он! Сумел описать наше положение сначала шоферу – спаси его Господь! – а теперь и Капустину – не забудь и его, Господи! – который спас нас в прямом смысле этого слова.
Как пишет отец, как только нас разместили, поезд сразу тронулся. Видимо, этот вагон для «привилегированной публики» стоял в сторонке: поехали и остановились. И, как пишет отец, вдруг в вагон входят люди «прилично одетые, сытые». А у Бореньки голодный понос уже, приходится часто подтирать. А мамочка рассказывала о том, что часто приходилось бегать с горшком выливать: только и доносилось, «Мама, какать!» – не успеешь вынести, как уже другой зовет. Видимо, на это повлияла и настоящая, по сравнению с голодом обильная пища.
А тут еще и «вошки» обнаглели, ползают по нам, как по той вологодской бабулечке. Ну как терпеть все это людям, не пережившим наших ужасов? Подняли бунт, вызвали врача из санитарного вагона.
Врач нас осмотрел и сказал:
– Тифа нет, инфекции нет, а вши от сильного истощения.
Но один господин в крахмальном воротничке решил нас высадить. И тут началась бомбежка, вагон остановился, вызвали начальника поезда, тот спросил о том, как мы сюда попали.
Отец говорит:
– По распоряжению товарища Капустина.
Начальник поезда помялся и ушел. Так доехали до Череповца.
Боже милостивый, благодарю тебя, что позволил мне уже в зрелом возрасте вновь увидеть эти края, когда мы с Орловским театром были на гастролях в Вологде. В Череповце были пару дней, а так как я всегда получала удовольствие от пеших прогулок, то исходила его вдоль и поперек, насколько это было возможно. Были и в Шексне – будь я посмелее, то непременно нашла бы и стационар, в котором я потом в 1942 лежала, да и до «нашей» деревни Андрюшино оттуда было всего 25 км – что это на машине в наше время? Но вместо этого я «полазила» только по карте. Андрюшина на карте не было, а вот «наш» сельский центр Чаромское в 10 км от него на карте видела.
Итак – остановились в Череповце. Отец с тетей Ниной (этого я не помню), прихватив чайник и кастрюлю, пошли за обедом и пайком (на талоны от Капустина). Вернулись часа через 2. В вагоне все места заняты. На месте, где лежал Боренька, лежит какая-то дама, мамочка стоит, даже трехлетней Лариске сесть некуда. И отец в своих воспоминаниях описывает свой хитрый прием. Подошел к даме и трется об нее. Та с визгом убегает. Тогда он подвигается ближе и ближе к господину. Тот, не выдержав, забирает лежавшую даму и удаляется с криком «Хулиган!» «Так я отвоевал всю скамейку,» пишет отец.
