Театр китового уса - страница 2

Даже когда кончилась Великая война, праздновать было не с кем. Те немногие приемлемые мужчины, что все-таки вернулись домой, проводили приемы, обмениваясь рассказами о битвах с крепкими девушками, что тоже носили форму, пока Розалинда подпирала стену с пустой карточкой для танцев. Так что встреча с Джаспером Сигрейвом, вдовцом, ищущим молодую жену, которая родит ему сына и наследника, будто открыла ей маленький проход, через который она могла проползти в наполненный апельсиновым светом день свадьбы, где ее будет ждать собственный дом.

И вот она здесь. Она добралась. Зимняя свадьба – не идеальная, но все же свадьба. Несмотря на назальные проблемы жениха. Несмотря на то, что он настоял на тряской поездке в экипаже. Несмотря на то, что вид за окном дребезжащего экипажа дергался вперед и назад, будто задник держали неумелые работники сцены. Несмотря на скребущее, сжимающее сердце чувство. Все это можно исправить.

Розалинда поднимает новые бриллиантовые серьги к ушам. Она следит, как одна из горничных выкладывает ее шифоновый пеньюар цвета слоновой кости, аккуратно расправляя его на кровати со столбиками, поверх высокого матраса, как в сказке о принцессе на горошине. За темнеющим окном трещит костер, переговариваются прибывающие жители деревни, и разносится насыщенный, жженый запах запекающегося мяса.

Кристабель стоит в саду у костра, не отрывая глаз от молочного поросенка на вертеле, зависшего над пламенем с красным яблоком во рту. В правой руке она держит палку. Левая в кармане пальто – пальцы перебирают найденные под лестницей новые сокровища: обрывок газеты и огрызок карандаша. Ее будто успокаивает возможность касаться этих мелочей.

Ей слышно, как няня носится по дому в ее поисках, рассерженный нянькин голос проносится над головой, как лай собачьей своры. Кристабель знает, что будет дальше. Ее отведут наверх в комнату и оставят без ужина в наказание за исчезновение. Свечу задуют, а дверь запрут. Чердак покроется тенями и бесконечными углами: изменчивая чернота, расчерченная медленно двигающимся прожектором лунного света – огромным глазом без век.

Кристабель проводит большим пальцем взад-вперед по шершавой коре палки, как будет делать потом, лежа на узкой кровати – будто оборачивая то время, когда ей не разрешено больше возиться. Совсем маленькой она возилась, и няня одевала ее в курточку с рукавами, которые завязывались на спине, чтобы она не могла выбраться из постели. Больше она возиться не собирается.

Под подушкой она прячет разные палки, несколько камней с лицами и старую открытку с собакой короля, которую нашла под ковром и назвала Собакой. Она может выложить их в ряд, накормить ужином, заставить разыграть представление и уложить в кровать. Она может защитить их и погладить по головам, если им приснятся кричащие сны, удостовериться, что они не сойдут на холодный деревянный пол.

Она садится на корточки возле клочка укрытой снегом земли и палкой пишет буквы. Е. Е. Е. Она слышит, как няня говорит:

– Бога ради, вот она. Возится в снегу, вся запачкалась.

Кристабель нравится слово «снег». Она шепчет его себе под нос, затем продолжает свою работу, свой ежедневный труд: обводит буквы, создает слова, обретает имена.

С-Н-Е.

Новый год, новое десятилетие, новый дом, новый муж. Новый, как новая булавка. Разве мама не говорила что-то о новых булавках? Розалинду будто булавкой пришпилили к простыням брачной постели. Позвоночник окаменел, будто у скелетов динозавров в лондонских музеях. Она застыла на месте. Экспонат. Горничные в белых чепчиках приходят и уходят, зажигая огонь и распахивая шторы, деловые и далекие, как чайки. Сквозь окно Розалинда видит, как размахивают ветвями голые деревья.