Театр китового уса - страница 6

– После обеда выгуляю Женевьеву, – говорит Джаспер. – Полагаю, ты не захочешь присоединиться?

– Это лошадь? Разве не идет дождь?

– Несильный. Неважно. Увидимся за ужином.

– Я никогда не умела обращаться с лошадьми… – и тут она заминается, не зная, как обратиться к нему, – Джаспер. Дорогой.

Джаспер тянет себя за бороду, а затем наклоняется, чтобы колюче чмокнуть ее в щеку.

– Неважно, – повторяет он и направляется вниз.

Она призывает Бетти, чтобы та набрала ей ванну перед ужином. Бетти щебечет, выкладывая шелковое вечернее платье цвета нильской воды – длинное, тонко плиссированное, с бисером по боковым швам, – за что Розалинда благодарна. Это помогает ей успокоить разум, взбудораженный появлением Джаспера. Она расслабляется в душистой воде и наслаждается болтовней Бетти на фоне: обручение сестры, планы на день рожденья.

– Твой день рожденья – сколько тебе исполнится лет, Бетти?

– Двадцать три, мэм.

– Мы одного возраста.

– Хотела бы я быть одного размера, мэм. Вы в этом платье будете красивы, как картинка.

Розалинда опускает взгляд на собственные белые руки.

– Нам, возможно, придется ушить платье, Бетти.

– Вас снова мутит от еды, мэм? Какая жалость. Полагаю, вы скучаете по жизни в Лондоне. Я знаю, что матушка часто пишет вам.

Розалинда подозревает, что ее мать не одобрила бы такие личные разговоры с прислугой. Она представляет, как та склоняется над письменным бюро, строча: «Роль жены в подчинении мужу! В бытии подмогой, вдохновением и советчиком!»

– Мама пишет мне каждый день, – говорит она. – Я единственный ребенок.

– Она, должно быть, очень гордится, что вы столького добились, – говорит Бетти.

Роль жены, думает Розалинда. В подчинении. Элегантная. Не скучающая. Она крутит эти слова в голове во время молчаливого ужина в темной красной столовой и ожидания в спальне после, и даже потом, когда смотрит на полог и ловит взгляд кривого лица, что следит за исполнением роли жены. И есть в этом что-то, что позволяет ей отстраниться от происходящего, от неописуемого вторжения, от рубашки, которую он никогда не снимает и которая комком собирается меж их телами, будто он пытается ее задушить, и хотя какая-то часть ее разума борется, отказывается и противится, она и мускулом не шевелит, не плачет, она просто остается лежать, обеими руками цепляясь за простыни, смотря мимо него.

Как ей в это поверить? Что каждую ночь ее подвергают подобному насилию, а люди вокруг крепко спят в своих постелях, радуясь происходящему.

А маленький пальчик на чердаке обводит Б-Р-А-Т-И-К, Б-Р-А-Т-И-К, Б-Р-А-Т-И-К.

Первым признаком возвращения в Чилкомб давно отсутствующего Уиллоуби Сигрейва, младшего и единственного брата Джаспера, становится далекое тыр-тыр-тыр. Кристабель, пересекающая лужайку со своей свеженазначенной французской гувернанткой, останавливается и вслушивается. Это совершенно новый звук, и он достигает ее ушей из дали в полные двадцать веков; в поместье он никогда не раздавался. Чтобы сконцентрироваться, Кристабель бросает мертвую улитку, которую несла в руках. Французская гувернантка также замирает.

– Mon Dieu, petite Cristabel. Ç’est une automobile!

– Oui, Madame, ç’est vrai[3].

Это действительно автомобиль.

Когда он приближается, звук становится отчетливей, превращается в быстро тарахтящее дрн-дрн-дрн-дрн. Для некоторых мужчин, чистящих конюшни за домом, этот звук до мороза по коже похож на немецкие пулеметы. Но для Моди Киткат и Бетти Бемроуз, служанок, которые путаются в собственных ногах, только бы первыми поспеть к двери, это звук гламура и бегства, выходных и свободы, Лондона и Брайтона, Суонейджа и Уэймута. Это звук будущего. Это Уиллоуби Сигрейв.