«Поехали!» – бросил сквозь смех и через плечо Иванов, – «Хватит одного Вяземского!»
Вдруг из хвоста очереди, подхватив с земли чемодан, выступила девушка, пробежала несколько шагов и остановилась: «Гончарова – подойдет?»
Вяземский, улыбаясь Гончаровой, потянулся и распахнул заднюю дверцу.
Как только машина, управляемая Ивановым, выехала на магистраль, Вяземский повернулся к Гончаровой. Он чувствовал странную ответственность перед таким способом приманенной девушкой, и ему казалось, что не заговорить с нею было бы все равно, что пригласить человека в дом и не напоить чаем, не накормить. Он говорил с Гончаровой о смелости и решительности, отличающей нынешних женщин и отличающей их выгодно от нынешних же мужчин. Он позволил себе предположить, что окажись в очереди человек действительно по фамилии Батюшков или Рюмин, или Муравьев, что вполне возможно, то этот мужчина, не в пример Гончаровой, промолчал бы. Затем, Вяземский и Гончарова, обменялись мнениями и сведениями о погоде здесь, в Свердловске, в Крыму (откуда прилетела Гончарова) и в Иркутске (откуда прибыл Вяземский), а когда дело дошло до обмена адресами (Вяземский из озорства, или из глубокого предчувствия дал адрес факультета иностранных языков и назвал номер одной из аудиторий), то выяснилось, что Гончаровой было нужно на совершенно противоположный конец города.
Иванов, который – снова оказавшись за рулем и почувствовав себя на родном месте – с неудовольствием (вернее с постыдным раздражением) думал о том, что с Вяземского будет неудобно и просто невозможно взять деньги, услышав эту новость, взбодрился и повеселел. «Все-таки Вяземский – удивительный человек!» – думал он, сжимая в руках послушное колесо своей фортуны и давя на педаль, – «если и не заплатит сам, то найдет другого, который заплатит!» Но за время долгого, хотя и на большой скорости преодолеваемого пути, в голове Иванова кроме этой присутствовали другие мысли: о том, что вся создавшаяся в машине ситуация – не мало напоминала ситуацию на явочной (и тем более конспиративной, что она могла быстро перемещаться и менять местонахождение) квартире, хозяином которой являлся он, Иванов; о том, что это даже к лучшему – что Вяземский на время пути нашел себе другого собеседника, а не Иванова, которому было бы трудно (с каждым километром дороги, слушая слова Вяземского, обращенные к девушке, он убеждался в этом все больше) говорить с Александром – не потому, что не нашлось бы темы, а по той причине, что Иванов, уйдя в таксисты, все равно что порвал навеки (так он внутренне ощущал) с инязовским прошлым, все равно что отказался от него; о том, что вздумай Вяземский – и без того отличный студент, да еще насобачившийся в беседах с иностранцами – заговорить по-английски, Иванов имел бы бледный вид – если он и был, в минуты особого волнения, способен, пусть и с ошибками, думать по-английски, то после года в сельской школе и года за баранкой активный навык, говоря по-научному, навык экстериоризации у него совершенно притупился.
Короче, то, как все складывалось, было для Иванова оптимальным вариантом – он встретил Вяземского в лицо и оказал ему те предельные помощь и внимание, на которые был способен. Было довольно, что они пробудут рядом, практически бок о бок целых полчаса в машине, которую он, Иванов, уверенно и вместе с тем лихо ведет. Скорость и комфорт – вот в двух словах то, что мог предложить Вяземскому Иванов. Большего ни от себя, ни от машины он требовать не мог, а Вяземский вообще ничего не требовал. В конце концов (и в конце пути) в виду четырехэтажного здания факультета Иванов добрался в своих размышлениях до пафоса и определил свое место по большому счету так: «Если я здесь вынужденный, пусть и добровольный, изгнанник, и больше не имею права переступать порог этого здания, то я хотя бы могу быстро доставить сюда тех, кто имеет такое право и желание!»
