Как и все церемонии, в которых участвуют члены верховного клана, бракосочетание проводилось в главном святилище Гилас, что раскинулось ниже по склону с восточной стороны замка. К церемонии допускались лишь Фосиганы и Бристансоны со своими септами, но среди них было немало высокопоставленных бардов и сплетников, потому уже к закату дня песня о трогательном величии венчания облетела весь Сотелсхейм. Разумеется, придворные поэты Фосиганов были выше того, чтобы зарабатывать своими песнями выпивку в Нижнем городе, и картина передавалась из уст в уста с некоторыми искажениями, но суть была уловлена верно. Все знали, что невеста была прекрасна и загадочна в зелёном бархате, благо шифоновая вуаль деликатно скрывала её изрытое оспинами лицо и выражение на нём, когда к ней подвели её жениха. Идти сам он не мог – воспаление от раны, полученной в недавней дуэли, перекинулось на уцелевший глаз, и юный Бристансон почти ослеп, потому передвигаться мог только с посторонней помощью. Леди Лизабет, если верить придворным бардам, с бесконечной нежностью глядела на лицо своего жениха, до сих пор обвязанное бинтами так, что были видны только ноздри, заплывшая щёлка единственного глаза и разрубленные губы. И мелодичный голос её, говорили, даже не дрогнул, когда она клялась ему в вечной любви, послушании и верности, и рука её в шёлковой перчатке спокойно лежала в его руке, когда молодой и красивый Глен Иллентри произносил за жениха слова брачной клятвы. Тот не мог сделать этого, так как вместе с языком лишился и дара членораздельной речи, поэтому только кивал после каждой фразы Иллентри, подтверждая, что будет любить и беречь свою жену вечно и вечно заботиться о ней, хотя сейчас, глядя на него, трудно было понять, как этот калека способен позаботиться хоть о ком-то, включая самого себя.
Потом были пир и бал, на котором жених и невеста не танцевали, зато гости напивались, устраивали пьяные драки и шумно провозглашали здравицы молодым. Эд побыл немного в этом балагане для приличия, а потом удрал в Нижний город, оставив Магдалену представлять их семейство на торжестве. Он вышел из зала, не чувствуя ни смущения, ни стыда – только радость от свободы и предвкушение настоящего праздника. В Нижнем городе гуляли так, что отголоски музыки и криков долетали до замковой стены. Туда он и отправился ещё до того, как село солнце, но слухи и песни о свадьбе опередили его.
Эд поспешил, чтобы догнать их. В конце концов, он был первым среди тех, кто создал этот день.
Конунгова Площадь была до отказа забита людьми, но настоящее столпотворение собралось в её южном углу. Ближайшие проулки перегородили телегами, чтобы народ не слишком напирал, но люди всё равно лезли на головы друг другу, силясь разглядеть небольшой пятачок свободного пространства, занятый повозкой скоморохов и помостом, на котором стоял высоченный, как каланча, и огненно-рыжий чтец в клетчатом трико, громко и пафосно выкрикивавший текст. Само представление разворачивалось на площади перед помостом, в плотном кольце восторженно голосящих людей, и, судя по обилию зрителей, являло собой нечто выдающееся.
– Куда ж, говорит, ударить тебя мне гоже, не знаю и маюсь. По харе, по рылу, по роже? Выбор разнообразен!
Вовсю орудуя локтями, Эд кое-как пробрался в середину толпы. Со всех сторон торчали лохматые головы, остроконечные колпаки мужиков и квадратные шляпки женщин, и за всем этим пёстрым дурновкусием разглядеть что-либо было проблематично. Эд с силой опёрся руками на плечи двух стоящих перед ним мужчин и вытянулся, пытаясь заглянуть поверх чужих голов. И когда ему это наконец удалось, он замер, а потом расхохотался.
