– Потому что я лишь «добыча», да?
Я уткнул взгляд в кунтуш.
– Для меня ты не просто добыча.
Коста резко встала и отряхнулась.
– Даже прачки на меня косо смотрят, когда я хожу стирать. – Она отвернулась. – А они просто бабы, Брегель! Я хочу быть равной тебе, равной всем вокруг, а не какой-то вещью.
– Я…
– Молчи! – Она сжала кулаки. – Твой отец убивает тебя из месяца в месяц. Зовет тебя кличкой, как животное. Тебя здесь ровней не считают. А я считаю. Так чего ты все-таки хочешь?
–Нет ни единого места, где можно жить так, – повысил я голос. – Предлагаешь в глушь убежать?!
– Не в глушь, – глянула она искоса, – но на юг.
– Невозможно, – вскочил я.
Коста легким движением разулась.
– Так ли? – тихо и нерешительно спросила она, обращаясь ко мне и к себе сразу.
– Подумай еще, – вдруг обернулась она.
Шерстяная рубашка сползла по ее телу к щиколоткам, обнажая безупречные изгибы. Она оказалась белой всюду – от пяток до длинной шеи. Только мед волос и янтарь – как золотые мазки на печи – делали ее еще более особенной.
Коста перешагнула рубаху как ненужный скарб. Шагнула навстречу.
– А я помогу тебе выбрать.
Но выбор был сделан за меня.
* * *
Гуляй-град двинулся обратно на юг – вслед за кочевкой диких зобров. И я решил, что пора.
Стояла глубокая осень, и Глушота плакала навзрыд. В эту ночь – прекрасную ночь! – даже звезд было не видать; небо заволокло тучами. На хлев-палубе было сыро и душно – от дождя снаружи и горячего дыхания зобров внутри.
– Хорек, – сонно позвал с лавки Меров, потирая слипшиеся веки. – Ты, что ли? Никак южачка с простыней согнала?
– Точно так, Меров, – обманчиво лениво потянулся я. – Не спится мне, вот и пришел Храпуна проведать.
– Счастливый ты, – зевнул взлохмаченный таборянин, но прикладываться на лавку не стал. – Так уж и не спится, что ли?
– Ни капельки, – я настойчиво делал вид, что не понимаю, к чему он клонит.
– Тогда, – Меров поправил бороду, сплюснутую лавкой, – айда сменишь меня, хорек? Видит Пра-бог – в долгу не останусь!
Я с минуту поколебался напускно.
– Ай, бес с тобой! – махнул я рукой. – Но чтоб утром здесь был, лады?
– Не обижу, – обрадовался Меров и тут же кинулся хлопать меня по плечу. – Славный ты малый!
«Прости, Меров», – мысленно извинился я, – «и спи крепко».
Только-только таборянин хлопнул дверью, я наспех одел Храпуна в сбрую и облегчил седельные сумки. А после, оставив зобра жевать удила, вернулся за Костой. Темными закоулками я провел ее, укутанную в мой нарядный кунтуш и плащ, в самый низ Гуляй-града. Мы крались как шелудивые мыши, ползли ужами и сливались с тенями. Не брезговали ни ржавыми лестницами, ни собачьими лазами. Коста держалась молодцом. Когда труба с огненной водой обожгла ей щиколотку, она чуть-чуть всхлипнула – и только.
– Когда мы выберемся, тебе больше никогда не будет больно, – серьезно прошептал я, подсадив ее в седло. И вновь поразился, какая она легкая и хрупкая. Как молодой колосок.
– Я верю, Брегель, – шепнула она в ответ. И почему-то печально улыбнулась.
Поднатужившись, я крутанул ворот. Брюхо Гуляй-града пронзительно заскрипело, и ветер ворвался в хлев через разверзшийся люк. Потянуло свежестью.
Я резво вскочил на спину Храпуну, тот засопел. Коста горячечно прижалась ко мне, обхватила намертво аккуратными тонкими руками.
– Держись, – бросил я ей. – Путь неблизкий.
* * *
Половину дороги мы преодолели без происшествий. Гуляй-град так и спал, а дождь подчищал за нами следы. Осенние слезы Глушоты мазали отпечатки копыт, прибивали к земле забористый запах Храпуна.
