Текстуры - страница 5

Иннокентий вспомнил как в детстве узнал о христианстве и решил, что надо организовать храм. Прихожанами храма стали сам Иннокентий и его друзья. Храм был в старом куске железобетонной трубы, где Иннокентий "расписал" стены жёлтым мелком. Он покрыл их разными изображениями культа и молитвой "Спаси и сохрани", единственной молитвой, знакомой ему. Он даже сейчас мог припомнить её строки, если поднапрячься.

Чтобы лучше понимать Иннокентия можно упомянуть, что те факты, которые он не хотел бы о себе раскрывать, касались в основном причинения физического вреда кому-либо. А именно, этические составляющие. Проще говоря, Иннокентию было стыдно рассказывать, как он кого-то ударил "низачто". Когда же Иннокентий вспоминал, как он ударил кого-то за что-то, по делу, у него просыпались чувства справедливости и гордости. Иннокентий не был силён физически, но Иннокентий был горд. Иннокентий провёл языком по сколотым и треснутым зубам и захотел сделать с кем-нибудь что-то такое, про что он бы потом не рассказывал.

Иннокентий понимал, что никакого обратного пути уже не существует и опять задумался – вернулся ли бы он в ту, обычную реальность, предоставься бы ему всё-таки такой выбор. Это могло легка завести в какие-то дебри, из которых пришлось бы выбираться оправдываясь, что он не трус и его это всё не пугает. Иннокентий не зря много думал и на это у него были мысли в ответ. Да Иннокентий так и "размышлял", по такому принципу. Он начинал думать какую-то мысль, но будто в слух. Именно "проговаривая" мысль у себя в голове. На мысль "слетались" виртуальные "личности Иннокентия". Общаясь с ними, он "оттачивал" свою мысль до состояния, в котором эта мысль не тревожила Иннокентия. Иннокентий говорил себе эту мысль и слушал свои ощущения, ориентируясь на них в выборе ответов. Да, это напоминало то предположение о ноосфере, где существует некая общность ответов, которые надо просто уметь достать из общего банка данных.

Иннокентий вышел на кухню, сделать себе пару бутербродов. Он питался почти исключительно горячими бутербродами с сыром. Он собирался как обычно разогреть бутерброды и с чаем покушать. Открыв холодильник, он увидел, что купил недавно десяток яиц и выбор пал на яичницу. Иннокентий разбил три яйца на предварительно разогретую сковороду так, чтоб желтки не растеклись, а только слегка "схватились". Отделил их от белка, который поджаривал отдельно, с двух сторон, до корочки. К консистенции сырого белка Иннокентий так и не привык, с самого детсада. Как и к молочным пенкам. Отвращение к рыбным котлетам Иннокентий поборол, но помнил эти жуткие, отдающие зеленью куски чего-то, отдалённо пахнущее рыбой. Иннокентий складывал их в маленькую индивидуальную парту, столешница которой поднималась и под нею можно было положить тетрадки или фломастеры, по задумке дизайнера. А также, Иннокентий там мог спрятать следы своей преступной голодовки.

После садика, мать отдала Иннокентия в "элитную", как считалось в их городке, школу. Она даже называлась не школой, а гимназией. Сказать что-то о подготовительных классах Иннокентий затруднялся. Они ему абсолютно ничем не запомнились, кроме нескольких "ярких" вспышек, социального характера. Не останавливаясь на сцене группового избиения, когда Иннокентий впервые ощутил свою "исключительность", которое избиением конечно нельзя было бы назвать на самом деле. Просто один держит, второй лупит. Без взрослого энтузиазма, но запомнилось всё-таки. Ещё запомнилось, как в первом или втором классе, учительница так оттягала Иннокентия за ухо, что немного надорвала его мочку. Бабушка потом показала ему кусты "чистотела" и сказала смазывать ранку, что как зелёнка, только лучше.