Сценарий этого ритуала был отлажен, как часовой механизм: едва начав урок, Марина Александровна делала взгляд усталым и, поблуждав по классу, останавливалась на Ирине. Глаза её, и без того крохотные, превращались в крысиные, а выражение лица становилось хищным и уродливым, преображая до неузнаваемости.
Права Иры нарушались с преступной регулярностью на протяжении многих лет. Ира научилась быть незаметной. Лишь вздрагивала, когда Марина Александровна называла её фамилию или останавливала на ней пристальный взгляд.
В тот памятный день всё начиналось именно так.
– Антух, встань! – скомандовала Марина Александровна и тотчас поменяла выражение глаз, сделав непримиримым. За пару минут она настолько вжилась в роль, что, казалось, действительно видела перед собой классового врага, с которым пришло время покончить.
Годы унижений не прошли зря, Ирина тоже выработала стиль поведения: услышав свою фамилию – а учительница избегала называть Иру по имени – поднялась, не слишком охотно, и, придав сочувствия взгляду, приготовилась проглотить упрёки в свой адрес. Те посыпались сразу, как только в классе установилась тишина.
– Сколько это будет продолжаться? До каких пор ты собираешься тянуть нас назад? Ты как удавка на шее у нашего коллектива!
Голос учительницы иногда срывался на крик, и тогда был особенно неприятным. Её глаза покраснели, очки запотели, и она сняла их и принялась протирать платком. Между делом кидалась взглядами в класс, будто призывая своих учеников поддержать её в этом благом деле.
Для тех, кто видел это с самого детства, это были несколько неприятных минут, подобных страшному сну, о котором хотелось забыть сразу. Встречая на себе взгляд учительницы, ребята опускали головы. Кто-то сразу поступил так и теперь сидел, уперев глаза в пол. Всё это, включая молчание Иры в ответ на громкие обвинения, и были те самые слагаемые, после которых Марина Александровна делала длинную паузу и возвращалась к своим обязанностям. Раба своей привычки, она даже мысли не допускала, что кто-то может иметь другое мнение. И как только уловила обеспокоенный шёпот, всколыхнувший задние парты, где обосновались новенькие, горделиво вскинула крошечную головку с остатками химической завивки на редких волосах и дала развёрнутый ответ:
– Религия – дурман, опиум для народа, а я устала это повторять!
Она была почти удовлетворена и, развернувшись, направилась к своему столу, когда её настиг голос Игоря.
– А мы живём в свободной стране, и каждый в ней волен сам выбирать, в какого ему верить бога! Не может быть, чтоб вы, учитель истории, не знали об этом!
Подняв себя с места, Игорь даже не подумал смягчать взгляд и смотрел так, будто видел перед собой нечто не просто неприятное, а омерзительное. Был он невысок ростом, но компенсировал этот свой недостаток острым, пытливым умом, а также невозмутимостью и хладнокровием в высказывании суждений. Сейчас был как раз такой случай и, видимо, по этому случаю его карие и тёплые, как спелые вишни, глаза не притягивали, как обычно, а излучали презрение. И таким же презрением пылал взгляд Юры, который потому и остался сидеть на месте, что был выше своего друга на целую голову. Полная его противоположность – худенький и даже немного сутулый, со светлыми прямыми волосами до плеч и глазами небесно-голубого цвета, он производил впечатление замкнутого от природы человека, сосредоточенного на собственных ощущениях. Витая где-то, в лишь ему одному известных мирах, от этого мира он иногда отгораживался загадочной улыбкой. Сейчас Юра находился здесь, рядом со своим другом, и его улыбка была красноречива как никогда.
