– А что нет? Ты же себя со стороны не видишь! И вообще! Что это меня на философию потянуло, не помнишь?
– Ты что-то про заначку говорила, – осторожно напомнила Катя, и Алеська кивнула деловито, совсем по-взрослому.
– Да, точно! Нашёл куда спрятать! А мы думаем, зачем это он её под подушку положил, кепку свою! Пьяный в дымину, а помнит! Но знаешь, мой-то, он безобидный, сама знаешь. Даже пьяный – не злой. А твой – или весь в себе, или чем-то не доволен. Мурашки по коже, когда во дворе столкнусь. Буркнет что-то вместо здрасьте и дальше погнал!
– Вот! Теперь ты понимаешь, почему я так долго отказывалась. И теперь не знаю, что нам с мамкой будет.
Алеся махнула рукой.
– Привыкнет! Или ты матов не слышала? И всё! Хватит о грустном! Пойдём лучше на улицу. Танцы вот-вот начнутся. Будем музыку слушать и мечтать о принцах.
– О принцах?
– А о чём ещё? Конечно, о принцах! Будет и на нашей улице праздник. А для этого надо послушать музыку и хорошенько выспаться!
Юность тем и отличается от зрелости, что шьёт себе наряды из тканей в полоску, где белая гораздо шире чёрной. Наутро от хандры подружек не осталось даже следа. Обе изнывали нетерпением и обходили больные темы и острые углы. Имея весёлый нрав, Алеся сыпала анекдотами и всякими смешными историями. Ресницы Катя накрасила лишь с третьего раза.
– Знаешь, я подумать не могла, что ты на такое способна!
– А что я такого сделала! Тётя Маша всегда говорила, что ей эта собака надоела, хуже смерти. Вот я и нашла ей новую хозяйку! Пришлось, правда, поколдовать с красителями. Сама посуди: живут они не так, чтоб рядом, но в одном военном городке. Собака заметная, всё забываю породу. По мне не собака, а пискля! Но отказать ребёнку я не смогла. Она на каждый день рождения у родителей собачку просила!
Довольная собой и уже готовая к выходу, Алеся сидела в кресле и, закинув ногу на ногу, осматривалась по сторонам с таким видом, будто впервые попала в свой дом и была не в восторге от того, что видела.
– Я когда к Петьке домой пришла, просто офигела! Ковры, хрусталь, мебель сверкает полировкой. Плюнуть негде! У нас тут тоже уютно, мамки наши стараются, но, согласись, назвать это квартирой можно только с натяжкой. Так, жильё, крыша над головой, не больше!
– Что крыша, ты права. Помнишь, как мы с тобой головы мыли под водосточной трубой?
– А то! Чья была идея? – Алеся гордо запрокинула голову и, выпятив грудь, уже вполне оформленную, улыбнулась потерянно. – Знаешь, не отказалась бы я поменяться местами с этими офицерскими детками, хоть на недельку. Ну, или с Анькой твоей хотя бы. На нашей улице это са-а-амый шикарный дом. А сад какой! Ягоды, фрукты! У нас заборов нет, всё обрывают на корню!
– Что есть, то есть, дом шикарный, большой. Но и семья у них большая. У Данки двое детей уже.
– Слушай! – вдруг оживилась Алеся, – всё забываю спросить, как твой папан к новеньким твоим относится? Ну, к их визитам? Это не моё дело, конечно, но что-то они к тебе зачастили! Запали на тебя, что ли?
Катя покраснела.
– Что за глупости! А про отца лучше не спрашивай! Всё время боюсь, что он при них что-нибудь выкинет. Но ты бы слышала, что потом несёт!
– Могу себе представить! Кому приятно! Мне, знаешь, тоже не больно сладко, когда иду с парнем, а мой лыка не вяжет. Так что плюнь и разотри. Отец – это отец. А ты – это ты! И отстань ты уже от своей чёлки! Эта прядь у тебя всегда торчит. А то мы, знаешь, на танцы не попадём. Осталось выйти по-тихому, чтоб на твоего отца не наткнуться. А то все меры предосторожности будут насмарку.
