[3]
Она не ждала гостей и почти не огорчилась, когда все ее друзья и знакомые ограничились виртуальными открытками и короткими поздравлениями по телефону. В этот день пожелания звучали более чем нелепо. Что можно пожелать умирающей тридцатидвухлетней женщине? Здоровья, которого у нее никогда уже не будет? Детей, которые не родятся? Мужа? Богатства? Долголетия? Счастья? Или, может быть, легкой и быстрой смерти, которая избавит ее от бесконечной боли, а окружающих – от стыда. Того самого горького и мучительного в мире стыда, который испытывают те, кто даже при большом желании не в силах облегчить страдания умирающего.
Она представляла, как они кругами ходят вокруг телефона и думают: «Надо бы позвонить Лусине, у нее ведь день рождения. Что же ей такого пожелать?» Слышала их голоса и думала, какое невероятное облегчение они испытывают, опустив трубку и выдохнув: «У-ф-ф, поздравили, теперь можно заниматься своими делами».
– Мы, может, заскочим вечером, хотя тебе ведь лучше отдохнуть?
– Да, мне лучше отдохнуть, встретимся на днях.
Да что там друзья, если даже женщина, которую она называла матерью, позвонила только под вечер и, путаясь в нелепых оправданиях, стала извиняться за столь поздний звонок:
– У Артура сломалась машина, а ты сама знаешь, что без машины из нашей деревни не выберешься, – запинаясь, лепетала Гоар.
Судя по интонации ложь давалась ей с трудом. Лусине представила себе болезненную, вечно испуганную женщину, которая за всю свою жизнь не приняла ни одного самостоятельного решения, и усмехнулась:
– Не извиняйся, Гоар, я все понимаю. Это ведь он решил, что не стоит ехать.
– Когда-то ты называла меня матерью… – В трубке послышалось судорожное всхлипывание.
– Не плачь, я не злюсь на тебя. Передай привет Гору. И ему передай, чего уж там.
– Я скоро приеду, вот только машину починим и приеду.
– Конечно. Я буду ждать тебя.
Она знала, что Гоар не приедет, разве что на похороны, но не винила ее ни в чем. Ни ее, ни всех тех, кто в этот день отвернулся от нее, сославшись на занятость и личные проблемы. В какой-то мере она была благодарна людям, что они не стали навязывать свое общество и устраивать веселье там, где его не может быть по определению. Праздник нужен живым и здоровым, а умирающим – покой и уединение.
В этом мире существовал только один человек, которого она хотела видеть в свой последний день. А что этот день будет последним, Лусине не сомневалась ни на йоту. Накануне ей приснилась мать. Она шла по парковой аллее в своем любимом платье цвета лепестков яблони. Том самом платье, которое висело в шкаф у среди прочих ее вещей, бережно хранимых бабкой Вардитер. Злополучном платье, которое скрывало ее округлившийся живот до того момента, когда скрывать уже стало бесполезно. Порой Вардитер украдкой доставала платье из шкафа и орошала слезами, уткнувшись в расшитый бисером и пайетками подол.
Мать плыла в нескольких сантиметрах от земли, едва касаясь асфальта подошвами босоножек с тонкими кремовыми перепонками. Легкая, как пушинка, готовая улететь вслед за ветром. Лусине задержала дыхание, боясь спугнуть ту, которая частенько посещала ее бабушку, но впервые за тридцать два года пришла к ней.
– Какая же ты красивая… – восхищенно прошептала Лусине, когда мать приблизилась к ней вплотную и провела рукой по щеке дочери.
– Господи, ты еще красивее, чем на фотографии.
