Светлое начало – чёрный конец
Совпадения поначалу обрадовали, потом шокировали, затем начали пугать, да так, что Дынин отбросил скальпель.
Профессор не мог ничего понять. Увлёкшись, где-то не заметил?.. Обмишурился при большом объёме исследуемого материала?.. Понадеялся на опыт, а там, ослеплённый лёгкой удачей, съехал в колею и само собой покатилось-понесло?..
Дынин, оставив операционный стол и синюшное тело покойника, в глубокой задумчивости заходил по кабинету. Со стороны он напоминал человека не в себе. Покуривавший в приоткрытую дверь помощник попробовал подать голос, но ответа не получил.
А Дынина терзали сомнения. Понятно было одно: душегуб, лишивший жизни Ширбаева, понаставил ловушек и пеньков эксперту. Надо отдать ему должное, сделал он это умело и даже достаточно профессионально, у Ильи Артуровича мелькнула мысль: не врач ли злодей? Но присутствовали элементы слишком явных, бросающихся в глаза повторений. Переборщил, хитрец! А это свидетельствует о стереотипе. Убийца надеялся, что профан или поспешавший эксперт заглотит все расставленные им закавыки и успокоится сделанным ложным выводом. Успех вскружит голову недотёпе, и вот оно – желаемое. Страшная ошибка, а вернее, желаемая ошибка. Этого душегуб не дождётся!
– Достоин уважения сей бандит! – вскричал в пустом кабинете профессор. – Хотя и по колено в крови, он велик. Но я ещё не сказал последнего слова!
Дынин величаво обвёл взором пустые стены кабинета и заорал:
– Жора! Куда вы пропали?
Ассистент немедля подскочил, скомкав сигарету.
– Жорик! – потряс перед его носом грязным халатом профессор. – В таком одеянии мысль учёного тонет и гибнет! Сменить на стерильное, а мне чашку кофе покрепче. И как когда-то говаривал Данила Ковшов – вперёд и с песней!
Одухотворённый ассистент умчался. Он не помнил, когда видел шефа таким последний раз.
А Дынин, размахивая руками, с кем-то спорил, соглашался, посмеивался, тут же хмурился, и со стороны это походило на спор Фауста с Мефистофелем, с той лишь разницей, что возле вскрытого трупа метался один человек и не мелькала битая посуда.
– Нет, не услышали ещё от меня последнего слова… – внятно завершил длинную тираду профессор. – Врачей выручает пациент. Даже при смерти он ещё способен указать перстом или глазом на болезненное место…
– Наш пациент, увы, подобен льду, – напомнил ассистент, помогавший облачиться Дынину в стерильное одеяние.
– Вот здесь и зарыта собака! – вскричал профессор.
– Упаси бог! – опешил Жорик.
– Я это в переносном смысле, коллега. Все наши три пациента, увы, не способны вымолвить ни слова. Как бы им этого ни хотелось. Но это их преимущество, а не недостаток.
– В чём?
– Как же вы недогадливы! Они жертвы и недвижимы, чёрт возьми!
– Я вам ещё нужен, Илья Артурович? – Ассистент посчитал за лучшее ретироваться.
Шутка ли сказать: меняя помощников, профессор за прошедшие полтора суток обработал полностью трёх пациентов: труп Фугасова, принёсший чудесное озарение, оказался последним.
– Спасибо, дружище, вы свободны.
– Профессор, – всё-таки замялся ассистент. – Может, что-нибудь?..
– Спасибо, я совершенно здоров, – ответил Дынин. – Ты принял меня за полоумного?
– Как можно?..
– Можно! – успокоил его тот. – Я не стыжусь, хотя выгляжу, наверное, таким. Но успокойся, мой друг, это случается. И поверь мне, великое счастье редко приходится переживать живому существу, в особенности учёному.
