– Привет, – сказала я на неглубоком выдохе.
Он улыбнулся.
– Котенок.
Когда я распахнула ему дверь, он вошел, его большое тело и само присутствие вытеснили воздух из комнаты. Он вошел в мой номер так, как будто владел им… может быть, так оно и было. Может быть, он был успешным владельцем отелей. Любопытство расцвело, но я сдерживала его. Я уже спрашивала, кто он, но отказывалась признать, что так нервничала из-за поцелуя, что не услышала ответ.
Он опустил сумку на стол у окна, и я сказала ему:
– Никогда меня не кормили так хорошо, как в последние несколько дней.
– Неудивительно, мисс Картошка Фри.
Он взглянул на мое лицо, затем опустил взгляд на пестрое платье цвета подсолнуха. Тонкая полоска кожи показалась между подолом и чулками до середины бедра, и один его взгляд туда заставил мое сердце сбиться с ритма.
Я прислонилась к комоду, пока он ходил по комнате, трогая мои вещи. «Ярмарка тщеславия» – на тумбочке, тюбик клубничного блеска. Кончиком пальца он приподнял головную повязку. Очевидно, я была интересным созданием.
– Так вот где спит мой котенок, – сказал он, стоя у ног моей аккуратно застеленной постели.
– Тут не так удобно, как на диване в твоем кабинете.
Он бросил на меня ленивый взгляд.
– Звучит так, будто ты скучаешь по нему.
– Скучаю.
Разговор был практически безобидным, но недосказанность сжала мое горло.
Он сел на диван и пригвоздил меня тяжелым взглядом. Последние лучи солнца падали из окна на его фигуру в черном костюме, заставляя серьгу в форме голубого сердечка сиять в его пальцах.
Я потянулась к уху, чтобы понять, что там пусто. Он улыбнулся.
Я не знала, как давно потеряла сережку или как она попала к нему, но он ничего не сказал, просто крутил ее между большим и указательным пальцами. Его присутствие ошеломляло меня, с каждым вдохом мне становилось все труднее дышать.
– Тебе здесь нравится?
Я сглотнула.
– Очень.
– Что тебе нравится в Москве? Определенно не картошка фри. – Он развлекался.
Я задумчиво прикусила губу и потеребила свою подвеску.
– Архитектура. Яркие цвета и богатая история. Мне нравится, что каждый день я слышу колокола часовни, и то, что могу прожить тут хоть пятьсот лет, и все равно не увидеть всего. – На мгновение мои слова повисли в молчании, хотя, кажется, мы оба знали, что я еще не закончила.
Может быть, он жестко меня оборвет, но я должна была знать, что это было. Мне нужно было избавиться от извращенного, всепоглощающего чувства, которое я испытывала к нему. Мне нужно было больше до того, как это будет вынуждено прекратиться. Или, может быть, больше всего прочего от этого человека, который казался таким уважаемым, таким властным и живым, – это чувство принятия. Принятия каждого желтого мятежного сантиметра меня с сердечком на рукаве.
– И ты, – тихо добавила я. – Мне нравишься ты.
Он смотрел на меня напряженную минуту, затем его глаза потемнели.
– Тебя заводит ставить себя в неловкое положение?
Румянец пополз вверх по моей шее, и горячее чувство уязвимости сорвало с губ следующие слова.
– Ты знаешь, что меня заводит.
Воспоминание о том, как я терлась о его ногу, вспыхнуло и зашипело электрическим разрядом между нами, сжигая, как топливо, кислород в комнате. Взгляд, мерцающий между жаром и чем-то совершенно невеселым. Он опустил мою серьгу в карман пиджака и уперся локтями в колени.
– Бедра первых встречных, очевидно. Все американки так неразборчивы?
