– Я не хотел, – сказал он.
– Ну дак, – кивнула голова.
Затем стало темно.
Очнулся Ференц на земляном полу, головой в гнилой соломе.
Сквозь узкую выемку под крышей проникал свет, не утренний, а жаркий уже, дневной. Солнечные пятна дрожали высоко на бревнах.
На свету болтался пучок травы.
Лабаз чей-нибудь, подумал Ференц. Наверное, и отславословили уже, и поклоны отбили. Теперь решают…
Во рту было солоно от крови, справа не хватало верхних зубов. И дергало болью сердце: Яся, Яся. Дурак я, Яся. Права мать.
Какое-то время Ференц ловил звуки за стенами, но они были обычными – звенел насекомыми воздух, побрехивал пес, издалека доносилось мычание коровьего стада. И кто-то ходил, пофыркивая, почесываясь, поблизости.
Охрана.
Ференц усмехнулся. Кто я? Червь. А вот охраняют же.
Многоголосье вспухло внезапно.
Был здесь и зычный Потеев голос, и визгливый Ясиного отца, и вплетающийся укором материн. Был и незнакомый голос – скрежещущий, хриплый.
Шелест одежды, шорох множества ног. Свет в узкой выемке стал густо-желтым.
Ференц сглотнул. Кому не известен свет Яркой службы? Поди поищи такого идиота. Наверное, слепец и тот…
Звякнул, отмыкаясь, засов.
– Выходи, тварь, – сказали Ференцу.
Ференц поднялся и, щурясь, вышел.
Мостыря стояла мрачным полукругом. С одного края – хмурая мать. С другого – скорбный Гортель. Тая. Клеом. Девчонка Омельда и Неры. Потей. Все-все. Будто никому не нужно в поле или на хозяйство. Сгорбленные, прижатые к земле светом, исходящим от высокой фигуры в центре.
Серые платья и порты. Белые рубахи. Синие платки.
– Говорил слово «свет», урод? – проскрежетала фигура.
– Да, – сказал Ференц.
Смотреть на фигуру было больно, но, если терпеть, сквозь свет постепенно проступало одеяние в складках и жестокое узкое лицо.
– И ты думаешь, ты сделал великое благо, землеед? Человек Яркой службы подступил к Ференцу так близко, что тому жаром обожгло брови и ноздри. Дышать стало трудно, а ноги сами подломились в коленях.
– Нет, господин Яркий.
Ференц скрючился перед фигурой.
– Урод ты и дурак. Иди за мной.
Мостыря расступилась перед светом.
Проплыло мимо Ференца насупленное лицо Потея, чье-то еще лицо. Его никто не тронул. Только мать прошипела:
– Чтоб ты сдох!
Но Ференц не сдох, хотя и едва не упал.
Слово засело где-то в животе, скручивая кишки. Искреннее, жгучее.
– Эй, – обернулся человек Яркой службы, – к девке кто проводит?
– Я, господин вы наш светлый, – оттолкнув Ференца, Потей Кривоногий юркнул вперед. – Сюда, светлый господин. Мы ее в ямник, в ямник…
– Я знаю куда, дурак, – лениво сообщил Яркий, – видно же, как слово светит. Замок ломать не хочется, свинья. И вообще… – Он замолчал, посчитав ненужным что-либо уточнять. Затем сказал остальным: – К площадке идите, убогие. Там ждите.
И двинулся через деревню.
Ясю заперли в овине за Потеевым домом. Свет бил из ямника на десять человеческих ростов, сквозь крышу.
Подходя, Ференц подумал, хорошо бы материно слово сработало. Он бы умер, и все.
– Твой бы свет свой, безмозглый, – сказал Яркий, останавливаясь у крышки, закрывающей лаз в ямник, – кому положено дарил. Утром и вечером. Теперь, извини, гаденыш, уже не подаришь.
– И пусть! – вскинул голову Ференц.
И опустил.
Потей заелозил ключом в замке крышки. Щелк-оборот-щелк!
Яркий заглянул вниз, в наполненную свечением яму.
– Жива еще, коза? Поднимайся.
Свет, более прозрачный, чем у человека Яркой службы, потянулся вверх вместе с Ясей.
