Сколько воображаемых пластов мироздания наслоилось на реальность?
Нет ответа.
Хорошо хоть, у этого Шульца эксперимент длится неопределённый срок, но до шести месяцев максимум. Может, обойдусь парой недель. Должно же мне наконец-то повезти.
– Зря надеешься, – заявил паук из самого дальнего угла комнаты. Забрался, гадёныш, подальше, чтобы я тапком не дотянулась. – Ты обязательно попадёшь в тот процент идиотов, которым лечение не в масть. И закончишь свои дни безумной старухой, которая не узнаёт родных и вообще имя собственное не помнит.
– Нет, так не будет.
– Эй, Полина, сама подумай! Тебя засунут в капсулу, будешь плавать в собственном дерьме несколько месяцев. Забыла, как на тебя виртуальность действует? Где логика, а? Это как алкоголика водкой лечить. Вдруг они не лечат, а наоборот, калечат, сознательно, ради науки. А? А?!
Я промолчала и отвернулась к стене. Но ведь есть же люди, которые выходят из больницы здоровыми. Я точно знаю, Юля по моей просьбе пообщалась много с кем. Сам принцип лечения засекречен до той поры, пока не наберётся достаточно данных, чтобы объявить методику отработанной и рекомендованной – ну, чтобы конкуренты не обошли на повороте, так всегда делают. Но самих выздоровевших от общественности не особо скрывают. Естественно, я имею в виду не обывателей, далёких от медицины, а коллег: медсестёр, санитаров опять же, охранников, лаборантов – в общем, работников клиники. Вот Юля и пособирала сплетни. Правда, после выписки пациентов отследить уже невозможно почти, так как в личных файлах никаких упоминаний о диагнозе нет, но здесь-то, в больнице, многое на поверхности.
Да, лежать в капсуле придётся долго. От недели до шести месяцев. Нейросеть будет записывать всю мою жизнь там, в игре. Причём учёным вообще всё равно, во что я буду играть, выбор оставляют за пациентами. Им важны реакции организма на физическом уровне. А вот зачем, для чего – не знаю, не говорят. И почему сроки не фиксированы и для каждого подопытного индивидуальны – понятия не имею.
И что? Жить в хроническом психозе я больше не могу, так что пусть делают со мной, что хотят.
Ещё в меню меня накрыл неописуемый восторг. Если бы на данном этапе погружения я находилась в виртуальном теле, оно бы, наверное, тряслось от счастья, а сердце бы «норовило выпрыгнуть из груди». Поэтому к воодушевлению примешался жгучий, ужасный стыд, словно я делаю что-то мерзкое, постыдное, но жутко приятное.
Разве можно настолько радоваться, да ещё в моей-то ситуации? И вообще, я здесь ради лечения, а не ради удовольствия.
Таким образом я уговаривала себя несколько минут, усмиряя эмоции и не спеша загружать Хрумгильду, но в итоге плюнула на потуги совести.
Да, в реальности я психически неполноценная женщина не первой молодости, мои дети в большой беде, муж пропустит минимум одну вахту, а значит, ничего за следующий год не заработает; воздух стремительно загрязняется, деревья вырубаются, животного разнообразия всё меньше; чиновники контролируют человеческую жизнь – ещё немного, и мы вернёмся к крепостному праву; в центре Европы очередная война с «неверными», Япония уходит под воду, впереди старческая немощь, а в перспективе смерть…
И? И, простите, что такого? Всё осталось там, где-то далеко-далеко. Почему я не могу позволить себе ярко пожить хотя бы в Этельгрине? В конце концов, это ради выздоровления. К тому же двое лаборантов – не тех, что от медицины, а программистов – заверили меня, что я вольна делать, что угодно. Всё-таки не в тюрьме, даже голду могу переводить на свой счёт. Или на счёт мужа, или вообще, куда захочу. Или не переводить. Вот про видеоблог свёкра придётся забыть, но не потому, что его запретили, а потому, что я не в домашней капсуле, к которой у дедули есть допуск.
