– А как правая рука Зиждителя, личный писарь оказался здесь, в подвале преисподней?!
– За гордыню… Так гласит приговор…
– А что ты мог сделать не так?
– Я… я толком не понял…
Повисла пауза.
С потолка камеры что-то капало, где-то на заднем фоне периодически кричал человека. И это был крик полный отчаяния, боли и безысходности. В какой-то момент Акзахриэль заговорил, и в этой истории была вся тоска и пустота вселенной:
– Я везде ходил за Художником и записывал его идеи, мысли, порывы. Я просто делал свою работу. Но однажды я понял, что Зиждитель сомневается в части своих решений. Когда он создавал звёзды, планеты, вселенную – его взгляд был уверенным и ясным. Когда он решил создать Землю с её водами, твердью, небом и зеленью – Художник долго раздумывал, но повелел, и так и стало. Ему хотелось красоты. В тот момент, когда Создатель придумал населить Землю жизнью, Он колебался. Пусть и недолго. Он не был уверен до конца: стоит ли в уже имеющуюся красивую палитру добавлять несколько новых цветов. Он размышлял об этом вслух и позже решился. И увидел Зиждитель, что красота не ушла, но преобразилась.
Акзахриэль передернул плечами: шрамы от крыльев очень сильно жгли ему спину. Вздохнув, ангел продолжил:
– Я всё записывал: все метания, мысли Художника. И то, как во время отдыха Он радовался получившийся красоте. И вот однажды Демиургу очень захотелось, чтобы кто-нибудь. Ну, хоть кто-то, удивился его работе, и оценил её. Но мы были всегда рядом, а Падший лишь смеялся в ответ. И я записал эти эмоции в свой дневник. Спустя время Падший намекнул Художнику, что можно создать себе игрушку – человека. Зиждитель рассмеялся и сказал, что это – глупая и неверная затея. Эти слова тоже были переписаны на бумагу.
Художник не хотел творить себе садовника. А Падший Его уговаривал. И вот, в какой-то момент Творец сдался. И свершился акт творения. И появился Человек. Зиждитель рассказал Человеку, что Он – Творец – заботится о нём – о Человеке. И любит его. А Падший хочет погибели Человека. Но… Но я выронил свои записи, а Человек их нашёл. И прочел. И осушался Художника.
И совершилось великое падение. А меня… Мне вырвали крылья и упекли в глубины преисподней.
Акзахриэль тяжело замолчал – это была и так слишком уж долгая история. И даже назойливый сокамерник, проникшись, более не приставал к ангелу с расспросами.
В камере смертников воцарилась тишина.
Нездешний
Костёр горел ровно, щедро даря тепло окружающим его людям. Сухие берёзовые ветки, заготовленные заранее, разгорелись охотно. А веточка можжевельника придавала дыму приятный запах, попутно отпугивая злых духов. Слегка подсвечивая сидящих рядом, в воздух периодически взметались снопы маленьких оранжевых искр.
В этот раз, а, точнее, в эту летнюю ночь, у костра сидели двое: дед Азар, крепкий как дуб старик, да его семилетний внук Рати, слегка долговязый и по-детски нелепый. Мальчик на днях перешёл в тот самый возраст, когда пора начинать брать на себя ответственность за свои собственные дела и дела свой семьи.
И поэтому дедушка взяла внучка с собой на первую в его жизни охоту. Самое мужское занятие.
И вот, дело было сделано: у костра лежало три подстреленных и уже освежеванных зайца. Над костром в котелке варилась свежая похлёбка из рябчика и овощей. А утром двум уже теперь мужчинам будет пора возвращаться в селение, но сейчас…
– Диду, расскажи историю про Карающего, – в голосе мальчишки звучал неподдельный интерес.
