Орфей кивнул, отворачиваясь от башни:
– Они могут проповедовать, сколько угодно. Но музыка всегда раскроет правду. Её не спрячешь за золотыми витражами.
Розария сделала глубокий вдох, стараясь подавить рвущиеся эмоции. Она бросила последний взгляд на башню и пошла дальше. Их путь был к крепости фанатиков, но образ сияющей башни из слоновой кости остался в её мыслях, как очередное напоминание, что свет бывает не менее опасным, чем тьма.
Опускаясь из палаццо элиты к затопленным улицам нищеты, трое путников шагнули в иной мир – мир грязи и отчаяния, где каждый угол наполнялся тенями человеческого страдания. Рядом с небольшим переулком, под каменной стеной, сидели клошары. Их худые тела едва прикрывали грязные, рваные одежды, а в глазах читались боль и усталость от нескончаемой борьбы за выживание.
Орфей заметил дряхлого старика, сидящего на куске старого мешка. Его воспалённые, слезящиеся глаза едва поднимались, чтобы встретиться со взглядами прохожих. Синие, потрескавшиеся губы шевелились, но слова не доходили до их ушей. В левой руке он держал железную кружку, которая, казалось, давно не звенела от монет.
Не сдержавшись, Орфей остановился и подошёл к старику. Лоран и Розария замедлили шаги, глядя на него с удивлением.
Старик поднял голову, его взгляд был тяжёлым, а трясущаяся, грязная рука протянулась в немом мольбе.
– Милостыню… ради всего святого… – прохрипел он едва слышно.
Орфей потянулся к своему поясу, но, обыскав карманы, нахмурился. В своей торопливости он забыл взять с собой деньги. Его руки нервно шарили по одежде, в надежде найти хоть что-то, но всё напрасно.
Старик, казалось, ждал. Протянутая рука слегка дрожала, а на его губах появилась еле заметная тень улыбки, как будто он уже знал, что ему нечего ждать.
Орфей, смущённый, опустился перед ним на одно колено, мягко взял его трясущуюся руку в свою. Она была красной, опухшей, словно обожжённой, но он не отдёрнул своей ладони.
– Прости, брат, у меня ничего нет, – произнёс он, с печальной теплотой в голосе. – Но я могу дать тебе только это.
Его пальцы крепко сжали старую, шершавую руку. Тепло от прикосновения передалось старому нищему. Он поднял на Орфея воспалённые глаза, его синие губы чуть раздвинулись, обнажая разрушенные зубы, и слабо усмехнулся.
– Что ж, брат, и на том спасибо, – прохрипел он. – Это тоже подаяние. Спасибо тебе.
Слова старика заставили Орфея задержаться на мгновение. Его сердце сжалось, и он понял, что не он подал милостыню этому человеку, а, напротив, сам получил что-то неосязаемое и важное.
Он вернулся к Лорану и Розарии.
– Что это было? – тихо спросила Розария, вглядываясь в его задумчивое лицо.
Орфей улыбнулся, но в его улыбке была горечь:
– Я понял, что даже тепло твоей ладони может быть даром, который кто-то запомнит.
Лоран бросил последний взгляд на старика, сидящего под стеной. Он молчал, но его лицо выражало задумчивость. В этом городе, полном контрастов, любое прикосновение света могло стать надеждой.
Подходя к мрачной готической башне, словно вырастающей из земли, Лоран, Орфей и Розария ощутили тяжесть её присутствия. Она была сложена из обсидиана, чёрного как ночь, и её острые шпили будто пытались проколоть небо. Величие и тягость здания гипнотизировали, внушая и страх, и восхищение. На массивной двери не было ни замков, ни рукоятей, ни даже намёка на то, как её можно открыть.
