Чертыхаясь, что поехал верхом, а не воспользовался экипажем, я, однако, не осмелился повернуть назад и предстал перед генералом Василием Михайловичем.
Вода стекала с моих волос и одежды прямо на ковер в его кабинете.
– Капитан Ушаков по вашему приказанию прибыл! – рявкнул я, отдавая честь и вытягиваясь в струнку.
Василий Михайлович Долгоруков, немолодой и невысокий мужчина с посеребренными сединой волосами, которые аккуратно обрамляли его округлое, испещренное морщинами лицо, взгляну на меня хмуро.
– Вижу, – резко бросил Долгоруков и смерил меня злым взглядом, способным нагнать страху даже на самых отчаянных смельчаков. – Я весьма разочарован вашим поведением, Ушаков. Зачем вы ввязались в драку с капитаном Сухотининым?
Налитый синевой двухдневный кровоподтек на левой скуле здорово саднил.
Я улыбнулся уголком губ, вспоминая лицо капитана и его дружков: два разбитых носа, три подбитых глаза, ну, и так по мелочи…
– Чему вы улыбаетесь? Неужели вам нечего сказать в свое оправдание? Ладно бы защищали честь мундира, но вы снова потеряли голову из-за женщины. Вы зашли слишком далеко и опорочили честь дочери капитана, – рявкнул Долгоруков, грозно потрясая кулаком перед моим лицом. – И это в тот момент, когда в город прибыл князь Прозоровский. Неужели вы полагали, что ваш поступок останется безнаказанным?
– Опорочил честь? Да мимо его дочери не прошел только ленивый…
– Молчать, мальчишка! Как ты смеешь мне дерзить! – генерал вспыхнул от гнева, стукнув кулаком по массивному дубовому столу. – Ежели провинился, честно признайся! За все твои проступки давно бы выгнал тебя взашей, только из уважения к генералу Чернышеву и твоему покойному батюшке терплю твои наглые выходки. Посмотрите на себя. Что за вид?
Он брезгливо дернул меня за мокрый рукав. Я не стал более оправдываться, а изобразил раскаяние:
– Ваше Сиятельство, готов понести любое наказание, которое вы посчитаете справедливым.
Я все еще стоял навытяжку, взгляд мой был устремлен в одну точку на потолке, выше головы генерала. Василий Михайлович уже несколько смягчился. Подлеца и доносчика Сухотинина в гарнизоне не жаловали, в отличие от его дочери, которая к своей чести относилась с меньшим трепетом, чем ее отец, и многим позволяла заглядывать в свою опочевальню.
Наша стычка стала уважительной причиной для перевода капитана в другую часть.
– Шатаешься без дела, только время понапрасну изводишь! Otia dant vitia! Праздность рождает пороки!
– Ваше Сиятельство, не знаем ведь, чем заняться. Устали мы от бездействия, душа рвется в бой! – сказал я.
– Покудова отвоевался. Завтра отправляешься в Москву к Захару Григорьевичу. Пришло тебе новое назначение – послужить отечеству и матушке Императрице! А теперь убирайся с глаз моих!
Я вышел на улицу. Генерал отпустил меня, не угрожая более гауптвахтой и скорой расправой.
Дождь прекратился, ветер гнал по небу быстрые клочковатые облака, но возвращаться домой не хотелось.
За углом я столкнулся со своими приятелями, капитаном Петром Гуровым и капитан-лейтенантом Григорием Бутаковым.
– Ну как, генерал сильно гневался? – спросил Гришка.
– Переводят меня, – без предисловий заявил я.
– Куда? – разом воскликнули друзья.
– Пока в Москву, а там получу назначение.
– Может, все не так плохо, – философски заметил Петр, похлопав меня по плечу. – Это событие непременно нужно отметить.
Мы направились в трактир, чтобы обмыть мое новое назначение.
