– Взять с меня нечего, так что это меня мало волнует. Челюсть его скоро заживет, а вот от удара меча он может и не оправиться… – многозначительно поглядев на клинок, произнес Вэйланд.
В ту же минуту толстяк попытался рубящим ударом отсечь руку королевского пажа, но последний с легкостью успел отдернуть руку и, сделав шаг, ударил Гарета носком сапога в пах. От этого болезненного удара толстяк выронил меч и упал на колени, но двое его приятелей, не теряя времени, тут же пошли в атаку.
Отступая, Вэйланд не заметил валяющейся на полу тарелки с остатками каши, и, наступив на нее, поскользнулся и грохнулся о пол. Понимая, что сейчас его проткнут мечом, он неожиданно осознал, что не чувствует страха неминуемой гибели. Он чувствовал лишь злость и досаду от того, что падет от руки какого-то отребья. Бесславная смерть, что и говорить…
– Именем короля, прекратить! – голос, вне всякого сомнения, принадлежал принцу Генгрэду, который, не теряя времени, отшвырнул замешкавшегося от неожиданности бритоголового. Тот отлетел к столу, ударился об угол и затих. Однако за принца тут же принялся обезумевший от злости и боли от унизительного удара в пах толстяк Гарет. Сцепившись, они покатились по полу, и Вэйланд, свалив ударом кулака второго приятеля толстяка, бросился на помощь другу, безуспешно пытавшемуся ослабить хватку толстяка на своей шее.
И тут взгляд его упал на неподвижное тело бритоголового – сына местного банкира, о котором что-то угрожающее кричал Гарет. Он смотрел остекленевшими глазами в потолок, а из-под его головы медленно натекала густая бурая жижа. Юноша перевел взгляд выше и увидел окровавленный угол стола. Бурая жижа, несомненно, была кровью, тело сына банкира, несомненно, было остывающим трупом, а за дверью трактира уже слышались голоса королевской стражи, которая во все времена является в самое неподходящее время…
Несколько часов спустя, Вэйланд, в рубахе из дешевой грубой ткани и в оковах на руках и ногах, стоял в Тронном зале. Каждое его движение стерегли два стражника, держащие наготове свои алебарды.
У стен зала сидели несколько человек в дорогих одеждах. Одни их туфли из искусно обработанной козлиной кожи стоили как несколько этих самых коз, а для того, чтобы описать их одежды, потребовалось бы несколько часов.
В Тронном зале, действительно, заседали представители богатейших людей столицы королевства. Они сверлили взглядами королевского пажа, который стоял в центре зала, и смотрел в окно над троном короля, разглядывая грозовые тучи, нависшие над столицей.
Внезапно распахнулась небольшая боковая дверь по правую сторону от трона короля, и все встали со своих мест. Однако вместо короля перед взорами присутствующих предстал мужчина лет тридцати, с худощавым лицом, которое уже начало покрываться тонкой сеткой морщин: они притаились в уголках проницательных голубых глаз, залегли глубокими складками вдоль крыльев орлиного носа и расчертили, как листок для письма, высокий лоб. Одет он был просто и без затей, но довольно дорого: его узорчатый камзол небесно-голубого цвета и желтые шоссы с крепкой кожаной подошвой стоили, по меньшей мере, увесистый мешочек золотых фольконов. Голову его венчала жестяная корона. Уверенно усевшись на трон короля, шут (а это был именно он) спокойно произнес:
– Не стоит так резко вскакивать, когда я вхожу, господа. Достаточно лишь склониться в поклоне и обращаться ко мне «Ваша светлость».
