– До этого еще дожить надо, – равнодушно отозвался Боровский.
– А ты че, помирать, что ли, собрался? Во дает! Слыхали, пацаны, Горыныч помирать собрался! Ну-ка, Жорик, раздай пацанам оружие!
Парни разобрали стаканы с водкой. Алик взял свой стакан, обвел взглядом присутствующих и произнес торжественным, проникновенным голосом:
– Давайте, пацаны, выпьем за дружбу. Все-таки на два года расстаемся, это вам не хухры-мухры.
– Вы там, главное, не ссыте! – посоветовал будущим бойцам кудрявый Жора. – От дедушек не бегайте. А будут обижать – бейте в бубен, и все. Держитесь друг за друга, короче.
– Только особо не борзейте, – присоединился к Жоре еще один советчик. – Дедушки тоже уважения требуют. Жопы, главное, не лижите, и все будет путем.
Алик усмехнулся и поднял стакан:
– Ладно, пацаны, давайте. Спасибо за советы. Не забывайте, короче!
Парни чокнулись и выпили. Закусывали килькой в томатном соусе, квашеной капустой из стеклянной банки и перловым «Завтраком туриста».
– Ну-ка, Геня, сбацай нам че-нибудь душевное, – попросил Алик.
Боровский кивнул, достал из-под стола маленькую желтую гитару, облепленную гэдээровскими наклейками с белокурыми красотками, пристроил ее на коленях, вдарил пальцами по струнам – ритмично и жестко – и запел порывистым, хрипловатым баритоном, подражая Высоцкому:
Я вспоминаю утренний Кабул,
Его разрывы и его контрасты.
Сквозь дым пожаров говорю я: «Здравствуй!
Прости, что на покой твой посягнул!»
Афганистан болит в моей душе.
Мне слышатся бессонными ночами
Стихи поэтов в скорби и печали
И выстрелы на дальнем рубеже!
Парни слушали песню, сурово сдвинув брови. В этот момент каждый из них видел себя бегущим по афганским пескам с автоматом в руках и секущим душманов короткими, рявкающими очередями.
Наконец Боровский ударил по струнам в последний раз, и песня закончилась.
Некоторое время парни молчали. Потом Алик взъерошил ладонью светлый ежик волос и сказал:
– Давайте, пацаны, выпьем за тех, кто не вернулся из Афгана!
– Давайте! Точняк! Это святое! – загалдели парни, пододвигая Жоре пустые стаканы.
Выпили. Алик вдруг сказал:
– А прикольно было бы в Афган попасть, да, Геня?
Но Боровского, похоже, эта идея не вдохновляла. Он пожал плечами и ответил:
– Не вижу ничего прикольного.
– Да ладно тебе, – весело сказал подвыпивший Алик. – Ты че, не пацан, что ли? Душманов бы мочили!
– За что? – спросил вдруг Генрих.
Риневич удивленно заморгал.
– Как за что?
– Ну так, – ответил Генрих. – За что?
– Ну, за это… как его… – Алик поморщился, припоминая мудреное слово, но так и не вспомнил и обратился за помощью к Жоре: – Слышь, Жор, как это называется, когда черным помогать надо?
– Интернациональный долг, – проговорил Жора.
Алик кивнул и назидательно поднял палец:
– Во, Геня, слышал? Долг! А когда у солдата долг, он не спрашивает за что? Он просто делает, и все. Да и прикольно это. По-пацански!
– Точно! – отозвался полупьяный субтильный паренек, совсем еще мальчишка. – Я вообще считаю, что, пока мужик врага не убил, он не мужик. Ну или хотя бы не ранил.
Генрих посмотрел на мальчишку с сожалением, вздохнул и сказал:
– Дурак ты, Баклан. Тебя бы самого кто-нибудь пришил, посмотрел бы я на твоих родителей.
– Меня-то за что? – удивился мальчишка.
Генрих покосился на Алика Риневича, усмехнулся и сказал:
– А настоящий душман не спрашивает за что. Он «просто делает, и все».
Последнюю фразу Боровский произнес, пародируя голос Риневича. Алику это не понравилось. Он нахмурился и строго сказал:
