В середине стола находится маленькая черная плошка с ароматной смолой. Тонкий дымок поднимается вверх, наполняя воздух едва уловимым хвойным ароматом.
Гуннар, сложив руки на груди, следил за сестрой. И чувствовал, что медленно погружается в какой-то необъяснимый транс. Так было всегда. Рангхильд умела нечто такое, что заставляло людей и оборотней отключаться от внешнего мира. Она научилась этому у Дагура, а тот в свою очередь у своих проклятых сейдов.
– Жизнь изменится, – тихо сказала она хрипловатым голосом, – прежнего порядка не будет. У кого глобально, у кого-то – в сердце. Осенний ветер принесет не только беспокойство, но и мир в душах.
«Хорошо бы мир, – решил про себя Гуннар. – Дай боги, чтобы наши эксперименты увенчались успехом, и хотя бы восемь душ стали счастливее. Четыре из чужого мира, четыре – из нашего»
Но в то же время вспомнив богов Норге, только вздохнул. С этими проблем не оберешься, остается только молиться, чтобы не совали свои любопытные носы. Если Химмелену, небесному великану, и правда не до людей, то его дочери Деве-Сванен и Ворону-Круммисвару ох как всегда хочется повеселиться. А там, где начинается их веселье, резко заканчивается спокойная жизнь.
С богов мысли перешли на приехавших с Земли. Гуннар пока слабо представлял, кого они сумеют себе найти. Но тут гадать – гиблое дело. Потому что сходятся и находят счастье совершенно разные люди. Поэтому просто пусть всё будет хорошо. И у рыжей девчонки, и у степенной матроны-библиотекаря, и у внимательного юриста, и…
Он вспомнил спину Юлианны, затянутую в черную кожу куртки. И росчерк серебряной молнии. Ей, наверное, было прохладно. Но она даже не подала виду, что замёрзла. Внутри почему-то поднялось непонятное раздражение. Глупая! Кому и что доказываешь, если потом можешь свалиться с температурой? Осень коварна, хоть земля ещё теплая, но зима уже ступает обутыми в снежные сапожки ногами, оставляя покрытые изморозью следы после себя.
Почему-то захотелось содрать с неё эту куртку, проверить, насколько хорош надетый теплый свитер, скользнуть ладонями под него, по горячей коже, согревая и разгоняя кровь. А потом закутать в собственный плащ, сгрести в охапку и не выпускать. При этом не забывая выговаривать, что одеваться нужно по погоде и… и…
Рангхильд пнула его по коленке.
– Ты меня вообще слушаешь? – невозмутимо поинтересовалась она, и Гуннар понял, что его будут бить. Каким-то неведомым образом он умудрился вовсе погрузиться в свои мысли, думая про Юлианну и её дурацкую куртку. Совершенно не слушал сестру, хоть сам согласился на гадание.
И даже сейчас, глядя в её черные глаза, осознавал, что не испытывает ни капли неловкости. Мысли были приятны. Куртка, вероятно, прохладная на ощупь, а кожа – горячая.
С трудом взяв себя в руки, он произнес как можно ровнее:
– Прости, милая, прослушал. Благовоние убаюкало.
– В прошлый раз ты спрашивал, что за вонь и советовал мне сменить магазин, где я закупаюсь своими гадальными принадлежностями. А заодно и прикопать продавца за то, что он продает такую гадость, – фыркнула Рангхильд.
– Не помню, – с непроницаемым лицом сказал Гуннар. – Память подводит, возраст не тот.
И, уперевшись ногой в пол, совершенно по-мальчишечьи покачнулся на стуле.
Она выразительно посмотрела на акульи хрящи.
– А вот тут с тобой не соглашусь. Гадание говорит, что ты ворон в самом расцвете сил. И при этом закончатся твои одинокие полёты.
