Дженни лихорадочно вспоминала, какие глупости она наболтала за эту неделю и что она могла ляпнуть сама в адрес Тони. Галя сказала: «Он в тебя влюблен». Клава сказала: «Где ты отоварилась таким классным мужиком?» Эля сказала, что ей Тони нравится. О’кей, слава богу, присутствие Эли сдерживало язык. Но был какой-то вопрос, на который Дженни ответила, кажется, так: «Когда я его приглашу на ужин с завтраком, он упадет в обморок». То есть ее намерения ему ясны. Сволочь!
Дженни обогнула скамейку:
– Эля, пошли домой!
– Мама, почему ты сердишься?
– Доченька моя, на тебя я не сержусь.
Она взяла Элю за руку и направилась к калитке. На светофоре пересекли Вентура-бульвар. Тони плелся сзади. А ведь сказано было по-английски «Эля, пошли домой», чтоб все поняли, кого это касается. Посадить его в такси? Дженни обернулась. Профессор выглядел как побитая собака. Осознал. Ладно, посмотрим.
Дженни возилась с Элей, кормила ее, мыла, говорила ей ласковые слова. Профессор затих на диване. Читал газету. За несколько часов не перевернул ни одной страницы.
Уложив девочку, Дженни вышла в гостиную, плотно прикрыв за собой дверь, ведущую в спальню:
– Тони, хватит прятаться за газету. Иди сюда. Сядем за стол. Вот так. Надеюсь, у тебя нет трудностей с русским языком. Ты все понимаешь. Зачем эти шпионские номера?
– Прошу прощения. – Лицо его было нейтрально, но глаз он не поднимал. – Ты же меня не спрашивала, какие языки я знаю.
– Какие?
– Например, шведский, немецкий.
– Я не говорила ни по-шведски, ни по-немецки. Не валяй дурочку.
– Курите? Курите. Не валяйте дурочку.
– О чем ты?
– Тон. Точно таким тоном со мной беседовали на Лубянке.
Еще секунду назад она готова была вызывать такси. Однако с ее профессором не соскучишься.
– Что ты делал на Лубянке?
– Что делают на Лубянке? Сидят.
– За что?
– По обвинению в шпионаже.
– ???
– Давно это было. Неинтересно.
– Брось. Все, что ты рассказываешь, очень интересно.
– Не сейчас. Когда-нибудь. Конечно, чтоб исправить ситуацию, мне выгодно рассказать нечто невероятное, желательно с погоней, стрельбой и мордобитием. Одиночная камера и пытка голодом тоже сгодятся. Тогда ты подумаешь: человек такое пережил, столько испытал, а я к нему пристаю по пустякам. Надо чем-то козырнуть, чтоб тебя разжалобить – ты этого ждешь? – (Ее пронзил острый, допрашивающий взгляд. Он читал ее мысли и не скрывал того, что видит ее насквозь. На миг она невольно зажмурилась. Позже, анализируя свои ощущения, она пришла к выводу, что поразил ее контраст между мягким, интеллигентным профессором, к которому она успела привыкнуть, и этим сильным, волевым животным. А в тот момент – как в страшном сне: домашняя кошка превращается в тигра. Первый симптом – меняются, свирепеют глаза.) – Так вот, гражданин начальник, когда ты заговорила с Элей по-русски, это было так неожиданно для меня, что я растерялся. Через минуту было поздно признаваться. Я чувствовал себя вором, влезшим в чужую квартиру. Я мог бы продолжать, как ты выражаешься, валять дурочку. Но я сам раскрылся. Вызывай такси.
Смена декораций. Или смена масок. Энтони Сан-Джайст, милый, предупредительный, с застенчивой улыбкой, сидел напротив и смотрел на нее влюбленными глазами. Верный пес, разве что хвостом не помахивал.
– А если я тебя приглашаю на ужин с завтраком?
– Какая-то пьеса в московском театре. Это там один персонаж приглашает даму на ужин с завтраком.
