Бодрым шагом я поднялся в свой номер, быстренько собрал вещи. Присел. Прилег. И провалялся пластом до вечера. Бредил Жозефиной.
За ужином в «Жареном петухе» я рассудил, что утро вечера мудренее.
На следующий день ноги понесли меня к Пасси. Я долго кружил около ее дома и наконец постучал деревянным молотком в дверь.
Мне могли не открыть, или на пороге мог возникнуть гвардеец с бакенбардами или вельможа в напудренном парике, седой полицейский, дьявол с рогами – я ко всему был готов.
Открыл слуга, молча принял плащ, саблю, проводил на второй этаж в гостиную. Вошла Жозефина. В будничном платье, не накрашенная и не такая молодая, как мне казалось. Но для меня – еще более красивая. Легкий кивок вместо приветствия. Ее лицо ничего не выражало.
– Мадам, это было невежливо – уйти не попрощавшись. Мадам… Говоря это, я говорю ложь. Я пришел, чтоб увидеть вас.
Жозефина смотрела на меня… Да, ее взгляд обладал колдовской силой. Позже, привыкнув к Жозефине, я понял природу этой силы. Страстные слова, язвительные обвинения бушевали в ее голове – она подавляла этот гневный речитатив, не давала ему выплеснуться наружу. Ее глаза становились непроницаемыми, но скрытое за ними пламя обжигало.
Легендарный взгляд Жозефины, о котором впоследствии столько писали ее биографы, взгляд, которым она сразила шеренгу своих поклонников, взгляд, которым – цитирую – «она пронзила сердце того, кому была предназначена судьбою!».
Ничего этого я тогда не знал и не мог знать. Одно было ясно: бешеный от ярости (ревности?) гвардеец не успел на площади Святой Екатерины нанести роковой удар, а тут меня достали играючи.
Жозефина смотрела на меня, ожидая продолжения. Продолжения не было. Я повернулся, как на плацу, как учил своих солдат поворачиваться по команде «раз-два», и вышел из гостиной.
На крутом спуске к Сене меня обогнал знакомый экипаж и перегородил дорогу.
– Рыцарь, объясните Жан-Жаку, куда нам ехать, чтобы взять ваши вещи, – сказала Жозефина.
Я сел рядом с ней.
– Вы повели себя, как жестокий, гадкий мальчишка.
Я смиренно прижал ее ладонь к своим губам.
* * *
Жозефина, женщина с бурной и сложной биографией, жила сегодняшним днем. Я, человек без прошлого, – завтрашним. Жозефина умела радоваться каждой счастливой минуте, меня терзала неопределенность будущего. Спрашивается, о чем еще можно было мечтать скромному провинциалу, которого, как говорится, принимали в аристократическом доме!
Принимали?
Меня кормили, поили, холили, лелеяли, заказали одежду у модного портного («чучело в плаще, чтоб я тебя таким больше не видела!»), научили управляться с ножами и вилками за обеденным столом, на мои деньги мне разрешали лишь дарить цветы («виконт Александр Богарне имел солидное состояние, Dieu merci, якобинцы не посмели заграбастать его своими грязными лапами»), а главное – меня любила самая обольстительная парижанка!
Я осмелился даже завести разговор о женитьбе. «Глупости, – парировала Жозефина, – я старше тебя на четыре года, и у меня двое детей». – «Я хочу, чтоб их было пять, трое моих, а тебе – сорок лет». – «Почему?» – «Тогда бы ты меня не бросила». – «Бросить любовника, с которым я каждую ночь умираю в постели? Откуда у тебя эта неутомимость? Боюсь, ты скоро увлечешься какой-нибудь молодкой. Думаю, до меня ты просто не знал женщин».
Знал ли я до нее женщин? (Мастерицы не в счет.) Знаю ли я их теперь? Риторический вопрос: знает ли вообще кто-нибудь женщин? Благодарность, которую до сих пор я испытываю к Жозефине, не позволяет мне рассказать подробности наших с ней… как бы поделикатнее выразиться… Ночами было полное ощущение, что она вся, до последнего вздоха, принадлежит мне, и только мне! Когда мы гуляли с Гортензией и Евгением в Булонском лесу, она светилась от радости, видя, что я нахожу с ее детьми общий язык, мы весело играем, дурачимся… Запомнилось: мы сидим в кофейне на Риволи, Жозефина в зеленой накидке и новой прелестной шляпке, я в чем-то омерзительно штатском в крупную клетку, франтоватые нувориши буквально поедают виконтессу глазами, а она смотрит на меня, смотрит с гордостью (как на свою собственность?).
