Чужой неровный шаг отдалялся.
В мягком свете высокого фонаря, озарявшего каменную плитку строгим треугольником, летали бледно-желтые мотыльки, откидывая неясные тени. Их тоненькие крылышки безнадежно трепетали, подрагивали, движения были смазанными и расплывчатыми, словно они сами не понимали, что хотели сделать.
Я присматривалась к их невзрачным крыльям, отмечая серо-коричневый окрас. Картина показалась мне знакомой. Словно я уже видела это раньше. Ощущала прежде.
Зрение затуманилось, легкая дымка передернула неяркий свет впереди. Я поморщилась от жжения в руке. Оно волнами бежало по руке, однако, как будто фантомно.
Спину полыхнуло жаром. Я так и стояла на месте, смотря снизу вверх на мерцающих мотыльков. Послышался треск поленьев. Я всхлипнула, зная, что он перемешивался с влажным хрустом свернутых шей.
Немного позади меня с оглушительным звуком рухнул кусок чего-то деревянного, вспыхнувшие искры опалили мои икры.
Обернувшись, я медленно начала пятиться, желая скрыться, убежать, покинуть это место скорее, чем все сгорит дотла.
Женские руки обернулись вокруг меня, и все погрузилось во тьму.
Я вздрогнула. Моя грудь тяжело вздымалась, а сердце словно готово было выпрыгнуть из груди.
Я медленно взглянула на свои чистые ладони. Что со мной происходит?
Неужели я и правда схожу с ума?
Эта мысль ударила под дых. Не было другого объяснения.
Обхватив себя руками, я двинулась вперед. В животе расцветало непонятное чувство, посылавшее импульсы. Я поддалась им, волоча тяжелые ноги.
Бессилие опустилось на мои плечи, придавливая своим грузом.
Я тянулась к этому неясному чувству, как оно тянулось ко мне, и потому неслучайная боль отпустила меня, позволив следовать за собой, и я брела, не разбирая дороги, не в состоянии сопротивляться.
Шла на зов.
И это ощущалось так правильно.
Когда я, наконец, достигла белых стен, обнесенных позолоченными прутьями, несомненно, расположенных где-то неподалеку от главного Императорского дворца, невысокая фигура в темном, держащая в руках керосиновую лампу, уже ждала меня.
Сняв широкий капюшон, мрачной тенью, нависшей над ней, незнакомая женщина, освещаемая огнем, слабо улыбнулась.
Она протянула мне худые ладони и прошептала.
– Юдит.
Цепляясь ослабевшими пальцами за хлипкую ручку резной фарфоровой чашки с красными маками, я сидела у богатого камина, обложенного дорогим черным камнем, и сквозь силу глотала густой горячий шоколад, уложенный белыми и молочными слоями по очереди. Вязкая сладость тяжело оседала на языке, оставляя за собой приторное послевкусие, въедавшееся в нежную кожу. Казалось, если я проведу языком по зубам, то смогу отодрать куски сахара.
Раздавался негромкий треск сжигаемого дерева. С таким же звуком ломаются шеи.
Откуда я это знала?
Отогрев пальцы, я повернулась к женщине, восседавшей в кресле-качалке справа от меня. Что-то знакомое в ней привлекало мое внимание, однако я не могла понять, что.
Наклон головы? Разрез глаз?
Я нахмурилась. Туман постепенно покидал мой разум.
Кашлянув, я неуклюже поерзала на таком же кресле и поставила чашку на стол.
– Что я здесь делаю? – неуверенно произнесла я, заломив пальцы.
Она покачала головой, рассеянно болтая ногой, закинутой на другую, обнажая разрез почти до бедра на ее черном облегающем платье.
– Ты не узнаешь меня, Юдит?
Я молчала.
– Видимо, он был прав. Ты и правда не помнишь.
Я не нашла что ответить. Женщина грустно вздохнула и провела костяшками по моей щеке. Прикосновение вышло легкое, невесомое и какое-то холодное.
