Я успокоил себя. Мой гость сидел спокойно и тихо. Я бы даже сказал, что он расслабился. Он грелся у свечи. Казался вполне себе человеком. Крепкая, тяжелая челюсть. Мясистые ровные уши. Большие черные блестящие глаза, глубоко посаженные под могучим лбом. Если, как говорят, на плечах человека во время его жизни сидит до тридцати ангелов, то на шее моего нового знакомого поместилось бы не менее сотни. Если, конечно, он человек.
Он уже перестал озираться и стрелять взглядом на обстановку моей комнаты, казавшуюся ему какой-то диковинной даже несмотря на всю её убогость. Его взгляд, казалось, был прикован к свече, отражавшейся в его чуть подкашивающихся глазах. Его голова чуть склонилась на сторону.
– Ладно, незнакомец, – понял я, – давай попробуем заснуть. Вот тебе, – я взял с моей лежанки свой халат – почти всё, что у меня было – и бросил его незнакомцу, – спи здесь, – я указал на пол прямо под ногами гостя. – А я буду спать здесь.
Мой гость как ни в чём ни бывало расстелил халат на полу и улёгся на него одним плечом (едва ли моего халата хватило бы на сколь-либо большую площадь). Я затушил свечу и лёг на своё место.
Погасшая свеча отразилась на моих веках двумя бесформенными фигурами, чуть закружившимися под потолком. «Джинны, – думал я, засыпая, – как вы мне надоели. Я очень, очень хочу спать. Отпустите меня ко сну».
Тут я услышал энергичный, словно полёт копья, храп. Мой гость пребывал если не в райских садах, то в местах, очень на них похожих.
5
Утром, проснувшись по обыкновению для салята, я открыл глаза и прислушался. Незнакомец уже не храпел, но мирно и довольно смачно посапывал в углу. Я попытался разбудить его принять дарет и совершить салят, но он лишь отмахнулся моим халатом и, причмокнув, продолжил спать. Подняв халат и надев его, я прихватил кувшин с водой и вышел на улицу: совершать салят в маленькой комнате со спящим великаном было как минимум неудобно.
Прямо во время салята, стоя лицом к дешту, я почему-то начал думать о чём-то постороннем. Какая-то мысль отвлекала меня. Собравшись, я докончил чтение суры, собрал коврик и сел на камень возле моей двери, решив додумать мысль до конца.
«Наверное, он всё же человек. Он не убил и не ограбил меня. Он мирно спит. Наверное, ему действительно было страшно вчерашней ночью. Но почему он ничего не помнит? Не помнит имени своего и Бога? При этом он помнит, как бежал от молний и увидел моё окно, – значит, память он потерял раньше. Надо помочь ему. Надо отвести его…»
Это решение было самым очевидным для меня. Единственным решением загадки моего ночного гостя было отвести его в город к имаму. Показать имаму, чтобы тот почитал при нём молитву – и память вернётся, рассуждал я. Вспомнит имя Всевышнего и Пророка его, а если не верует в них, то поверит. «Человек он или джинн, а уверовать во Всевышнего – может и должен,» – подумал я. Но тут же устыдился своей мысли, ибо была в ней скрытая двусмысленность-гордыня: уж очень праведно было бы мне обратить самого джинна в веру, слишком праведно.
Но решения отвести его в городскую мечеть я не переменил.
– Пошли в город, – предложил я, когда мой гость проснулся и вышел на улицу умыться из моего кувшина.
– Зачем в город? – громко отхаркивая, спросил он.
Мы сели завтракать. Я принес хлеб, две лепешки, купленные у узбека через два дома. Заварил чай и пригласил гостя к дастархану. Пока я читал дуа перед едой, мой гость взял одну лепешку, свернул её, как свиток, и отправил целиком в рот. Пока он, пусть с уже несколько меньшим рвением, разделывался со второй лепешкой, я налил чай и заговорил:
