– Ой, простите…
– Что простите? Кто мне теперь за это заплатит?
– Владыка воздаст вам, добрые селяне, – пастырским тоном бросил им Айдан, а сам поспешил отвернуться, чтобы никто не разглядел улыбки. Иногда неплохо быть клириком.
Занятый Гердой и перепалкой с ценителями картофеля, он позабыл, что надо смотреть вперёд, и очнулся уже только ткнувшись во что-то мягкое, но крайне устойчивое, отбросившее его почти на землю; только в последний момент получилось уцепиться за скользкую деревяшку – удачно подвернувшийся борт повозки. Он вставал, бормоча неразборчивые извинения – ещё неясно кому – и его охватил запах, плотный, влекущий, ускоряющий сердце. Затем возникла тёмная фигура. Она была в куртке с капюшоном, лицо полностью скрыто в тени, лишь несколько прядей светло-рыжих волнистых волос разлеглись на груди словно сторожевые львы у входа в пещеру. Едва посмотрев на монаха, она отвернулась. Его же взгляд скользнул ниже и заметался в панике. Подпоясанная мечом стройная фигура словно сошла с миниатюры, исполненной самим Создателем. Айдан вдруг представил себя на коне, с мечом и в доспехах, расстриженным и совершенно свободным, обретшим законное наследство после кончины болезненного племянника, надменно взирающим на суетящихся внизу людишек, вот он проталкивается сквозь толпу, топчет эту золотушную картошку, а следом за молодым господином едут верные телохранители. В этот момент Герда ткнулась носом ему в щёку, а откуда-то из-за неё донеслось:
– Эй, святоша, если твоя кобыла так и будет плясать на моей картошке, я ей хвост отрежу и нос тебе затолкаю!
– Иди к Нергеддеону! ― крикнул в ответ Айдан. В этот момент над площадью пронеслось «Выходим!» – и вся толпа пришла в движение, помешав бородачу затеять драку с обидчиком. Ребятишкам отвесили затрещин и усадили на передке, монахи прервали беседу, улыбчивый парень в чёрном взлетел на спину лошади, ополченец сплюнул и тронул с места. Путешествие началось.
Никак не желал кончаться унылый бессолнечный день, и дорога всё тянулась прямо, всегда прямо, если только это не был какой-то хитрый обман зрения. Встретится холм – взбирайся на холм, встретится впадина – полезай прямиком в жидкую грязь. Это были совсем не старые имперские дороги, где иной раз милю, а то и две подряд приходилось ехать по ладно пригнанным друг к другу каменным плитам.
Тяжко ступали лошади, хлюпали, погружаясь в жижу, сапоги, скрипели колёса, кричали, смеялись дети – после двух часов езды от воплей уже болели уши, – храпела на телеге сморщенная старуха. По сторонам вспухали и оседали зеленоватые холмы, голые, почти гладкие, лишь иногда попадалась рощица, каменюка, обломанный клык заброшенной сторожевой башни, остов разрушенной церкви или деревня, обнесённая крепким частоколом. Гораздо чаще одноцветье нарушали серые катышки овец, чья шерсть составляла гордость северного края наравне с искусством ланцигских хронистов и доблестью защитников ведерского рубежа.
Крестьяне в телеге впереди оживлённо спорили, показывая на небо.
– По-твоему, ливанёт?
– Да как пить дать! Не развезло бы дорогу.
– Э-эх, увязнем! Не видать нам сегодня доброго ночлега.
– Эй, вы, уроды, не каркайте!
Айдан мысленно поддакнул. Никому не охота попасть под дождь посреди дороги. А в облачном щите ни единой выщерблины.
– А ты сам хлебало-то закрой, пока при зубах!
– Ты, мать, что думаешь, ливанёт?
