Я молча глядел на него. Маленький толстяк, оказывается, ревновал, хотя сам же направил меня к Силверсу.
– Вас больше устроило бы, если бы я ограбил Силверса? – спросил я.
– Между ограблением и лизанием зада есть определенная разница!
Лоу поставил на место французский стул, у которого лишь половина ножки была действительно старинной. Меня охватило теплое чувство. Ко мне уже давно никто не относился с такой бескорыстной симпатией. А задумался я над этим лишь совсем недавно. Мир полон добрых людей, но замечаешь это, лишь когда оказываешься в беде. И это является своего рода компенсацией за трудные минуты жизни. Удивительный баланс, заставляющий в минуты отчаяния уверовать даже в очень далекого, обезличенного, автоматического Бога, восседающего перед пультом управления. Впрочем, только в минуты отчаяния – и никогда больше.
– Что вы так на меня уставились? – спросил Лоу.
– Славный вы человек, – искренне воскликнул я. – Прямо отец родной!
– Что?
– Это я так… В неопределенно-трансцендентном смысле.
– Что? – переспросил Лоу. – У вас, надо понимать, все хорошо, раз вы несете такой вздор. Вздор, да и только. Вам что, так уж нравится состоять при этом паразите? – Он вытер пыль с ладоней. – Наверное, у него черную работу делать не приходится, не так ли? – Он швырнул грязное полотенце за штору на груду японских офортов в рамках. – Ну как, там лучше, чем здесь?
– Нет, – ответил я.
– Так я и поверил!
– Просто там все иначе, господин Лоу. Когда глядишь на прекрасные картины, все остальное отступает на второй план. К тому же картины – не паразиты!
– Они жертвы, – неожиданно спокойно произнес Лоу-старший. – Представьте себе, каково бы им пришлось, будь у них разум! Ведь их продают, как рабов. Продают торговцам оружием, военным, промышленникам, дельцам, сбывающим бомбы! На обагренные человеческой кровью деньги эти типы приобретают картины, излучающие мир и покой.
Я взглянул на Лоу.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Пусть эта война иная. Но такая ли уж она иная для этих паразитов! Их цель – заработать, нажиться, а где и как – им все равно. Если понадобится, они готовы и дьяволу… – Лоу замолк. – Юлий идет, – прошептал он. – Боже праведный, в смокинге! Все погибло!
Лоу-младший не был в смокинге. Мы увидели его в ту секунду, когда он входил с улицы, освещенный последним грязновато-медвяным лучом солнца, весь пропахший бензином и выхлопными газами. На нем была узкая визитка цвета маренго, полосатые брюки, котелок и, к моему удивлению, светло-серые старомодные гетры.
Я с умилением рассматривал их, ибо ничего подобного не видел с догитлеровских времен.
– Юлий! – воскликнул Лоу-старший. – Постой, подожди. В последний раз говорю: вспомни хотя бы о своей благочестивой матери!
Юлий медленно переступил порог.
– О матери я помню, – сказал он. – А ты не сбивай меня с толку, еврейский фашист!
– Юлий, побойся Бога. Разве я не желаю тебе добра? Разве я не заботился о тебе, как только может заботиться старший брат, разве не ухаживал за тобой, когда ты болел, ты…
– Мы близнецы, – заметил Юлий, обращаясь ко мне. – Я вам уже говорил, что брат старше меня всего на три часа.
– Иной раз три часа значат больше, чем целая жизнь. Ты всегда был мечтателем, не от мира сего, мне вечно приходилось смотреть за тобой, Юлий. Ты же знаешь, я всегда думал о твоем благе, а ты вдруг стал относиться ко мне, как к своему заклятому врагу.
